"Говард Ф.Лавкрафт, Хазл Хилд. Ужасы старого кладбища" - читать интересную книгу автора

паралич отпустил, то еще и барахтаться, зная наперед, что все равно наружу
не вылезти! Так что, друзья мои, молитесь Богу, что послал вам в Тихую
Заводь такого знатного доктора - он точно скажет, умер человек или нет; и
умелого гробовщика: так уложит покойника - будет что твой орех в скорлупе".
Так, бывало, говаривал Генри; он, поди, и новопреставленному бедняге ту
же речь завел. А старик-лекарь, тот ежели что и расслышал, то уж наверное не
одобрил, хоть Генри и назвал его знатным доктором. Тем временем дурачок
Джонни все на покойного смотрел и скулил: "Лекарь, лекарь, а он и не
холодеет" или "Глядите, а у него в руке дырочка, как у меня после уколов;
Генри в шприц нальет чего-то, потом мне дает, я себя кольну - и хорошо
делается". Услышав такое, Бельмоуз цыкнул на дурачка - хоть ни для кого не
секрет, что он горемычного наркотиками потчевал. И как еще бедолага не
пристрастился вконец к этой пакости?
Самый ужас начался, как после рассказывал лекарь, когда Генри принялся
качать в труп этот самый бальзам, а труп и давай дергаться. Генри все
похвалялся, что измыслил какой-то отличный состав, который опробовал на
кошках да собаках. От этого бальзама труп вдруг будто ожил: стал
приподниматься, садиться и чуть было Генри рукою не цапнул. Люди добрые, да
что же это?! Лекарь прямо остолбенел от страху, хотя и знал, что с
покойниками такое бывает, когда у них начинают коченеть мышцы. Ну, короче
говоря, господин хороший, сел тот труп и хвать шприц у Бельмоуза, да так
вывернул, что ему самому всадил хорошую дозу его же хваленого бальзама. Тут
Генри здорово струхнул, но не растерялся: иглу выдернул, покойника обратно
уложил и все нутро ему своим бальзамом залил. Он своего снадобья все
добавлял и добавлял, будто для верности, и все тешил себя: мол, в него всего
капля-другая попала; но тут дурачок Джонни давай выкрикивать нараспев: "То
самое, то самое, что ты колол собаке; околела она, окоченела, а потом ожила
и к хозяйке своей, Лайдж Гопкинс, побежала. А теперь и ты мертвяком
сделаешься, окоченеешь и станешь, как Том Ловкинз! Только, сам знаешь, не
сразу, потому как оно, когда чуть-чуть попадет, то не скоро действует".
А Софи тогда внизу была - там соседи пришли, и моя жена Матильда - вот
уж тридцать лет, как она померла - тоже пришла. Уж очень им хотелось
разузнать, застал тогда Том у себя Бельмоуза или нет, а если застал, то не
от этого ли окочурился. Надо сказать, кое-кто из собравшихся подивился на
Софи: она больше не шумела и не возмущалась, увидев, как ухмылялся Бельмоуз.
На то, что Том мог слечь с "помощью" Генри с его шприцами и неведомо как
состряпанными снадобьями, никто не намекал, как не намекали и на возможное
потворство Софи, приди ей в голову та же мысль; но ведь как бывает: сказать
не скажут, а подумать подумают. Все же знали, что Бельмоуз ненавидел Тома
лютой ненавистью - и было за что, между прочим; вот Эмили Барбор и шепнула
тогда моей Матильде: повезло, мол, гробовщику, что старый лекарь рядом
оказался и смерть засвидетельствовал - теперь уж никто не усомнится".
Дойдя до этого места, старик Кальвин обычно начинает бормотать себе под
нос что-то невнятное, тряся спутанной, серой от грязи бороденкой. Почти все
слушатели стараются при этом потихоньку ускользнуть от него, но старик чаще
всего не замечает происходящего. Дальше рассказывает, как правило, Фред Пек:
он в те времена был совсем маленьким.
Хоронили Томаса Ловкинза в четверг, семнадцатого июня, уже через два
дня после его смерти. Такую поспешность жители захолустной Тихой Заводи
почли чуть ли не кощунственной, однако Бельмоуз настоял на своем, сославшись