"Лукиан. О кончине Перегрина (Отрывки) " - читать интересную книгу автора

прорицалище, так как известный Протей, сын Зевса, родоначальник этого имени,
был прорицателем. Я торжественно уверяю, что Протею будут назначены жрецы с
бичами, орудиями прижигания и подобными выдумками, и, клянусь Зевсом, в
честь его будут учреждены мистерии и торжество со светочами у костра.

[30-31. Лукиан смеется над киником Феагеном, выступившим в защиту
Перегрина.]

32. Когда же мы пришли в Олимпию, крытая колоннада была полна людьми,
порицающими Протея или же хвалящими его намерение. У многих дело дошло до
рукопашной. Наконец, пришел и сам Протей в сопровождении несметной толпы.
Остановившись за глашатаями, он держал длинную о себе речь, как он провел
свою жизнь, каким подвергался опасностям и что он перенес ради философии.
Сказано Протеем было много, но я мало слышал из-за множества окружающих.
Затем, испугавшись, что меня могут придавить в такой толпе, как это
случилось со многими, я удалился, бросив ищущего смерти софиста, который
перед кончиной держал себе надгробную речь.
33. Все же я мог расслышать приблизительно следующее. Протей говорил,
что хочет золотую жизнь закончить золотым венцом; тот, кто жил наподобие
Геракла, должен умереть, как Геракл, и соединиться с эфиром. "Я хочу, -
продолжал он, - принести пользу людям, показав им пример того, как надо
презирать смерть; поэтому все люди по отношению ко мне должны быть
Филоктетами". При этом более простоватые из толпы стали плакать и кричать:
"Побереги себя для эллинов", и более решительные кричали: "Исполняй
постановление". Последнее обстоятельство очень смутило старика, так как он
надеялся, что все за него ухватятся и не допустят до костра, а насильно
заставят жить. Вопреки ожиданию приходилось исполнять решение, и это
заставило его еще более побледнеть, хотя он и без того уже был мертвенно
бледен, и привело в дрожь, так что он вынужден был закончить свою речь.
34. Можешь себе вообразить, как я хохотал: ведь не заслуживал
сострадания человек, одержимый несчастной страстью к славе и более, чем
кто-либо из тех, которые одержимы тем же безумием. Как бы там ни было,
Протея сопровождали многие, и он наслаждался своей славой, бросая взгляд на
своих поклонников, не зная, несчастный, что гораздо более людей толпится
вокруг тех, кого везут распять или кто передан в руки палача.
35. Но вот Олимпийские игры закончились, самые прекрасные из всех,
которые я видел; а видел я их в четвертый уже раз. Так как многие
разъезжались по домам и сразу нелегко было достать повозку, я поневоле
должен был остаться на некоторое время. Перегрин постоянно откладывал
решение, наконец назначил ночь, чтобы показать свое сожжение. Один из моих
друзей взял меня с собой, и я, встав в полночь, направился прямо в Арпину,
где был сложен костер. Расстояние было всего-навсего в двадцать стадий, если
идти от Олимпии в направлении гипподрома на восток. Когда мы пришли, мы уже
застали костер, который был сделан в глубокой яме. Было много факелов, и
промежутки костра были завалены хворостом, чтобы он быстро мог разгореться.
36. Когда взошла луна, - и она должна была созерцать это прекрасное
зрелище, - выступил Перегрин, одетый в обыкновенную одежду, и вместе с ним
были главари киников и на первом месте этот почтеннейший киник из Патр с
факелом - вполне подходящий второй актер. Нес факел также Протей. Киники
подходили с разных сторон, и каждый поджигал костер. Сразу же вспыхнул