"Лукиан. О кончине Перегрина (Отрывки) " - читать интересную книгу автора

сильный огонь, так как было много факелов и хвороста.
Перегрин же - теперь отнесись с полным вниманием к моим словам - снял
сумку и рубище, положил свою гераклову палицу и остался в очень грязном
белье. Затем он попросил ладану, чтобы бросить в огонь. Когда кто-то подал
просимое, Протей бросил ладан в огонь и сказал, повернувшись на юг
(обращение на юг также было частью его трагедий): "Духи матери и отца,
примите меня милостиво". С этими словами он прыгнул в огонь. Видеть его,
конечно, нельзя было, так как поднявшееся большое пламя его охватило.
37. Вновь вижу, что ты смеешься, добрейший Кроний, по поводу развязки
драмы. Когда Перегрин призывал дух матери, я ничего, конечно, не имел
против, но, когда он обратился с призывом к духу отца, я никак не мог
удержаться от смеха, вспомнив рассказ об убийстве отца. Окружавшие костер
киники слез не проливали, но, смотря на огонь, молча выказывали печаль.
Наконец, мне это надоело, и я сказал: "Пойдемте прочь, чудаки; ведь
неприятно смотреть, как зажаривается старикашка, и при этом нюхать скверный
запах. Или вы, быть может, ждете, что придет какой-нибудь художник и
зарисует вас точно так же, как изображаются ученики Сократа в тюрьме?"
Киники рассердились и стали бранить меня, и некоторые даже схватились за
палки. Но я пригрозил, что, схватив кого-нибудь, брошу в огонь, чтобы он
последовал за учителем, и киники перестали ругаться и стали вести себя тихо.
38. Когда я возвращался, разнообразные мысли толпились у меня в голове.
Я думал, в чем состоит сущность славолюбия и насколько роковым оно является
даже для людей, которые кажутся самыми выдающимися, так что нечего и
говорить об этом человеке, который и раньше жил во всех отношениях глупо и
вопреки разуму и вполне заслуживает сожжения.
39. Затем мне стали встречаться многие, идущие посмотреть своими
глазами на зрелище. Они полагали, что застанут Перегрина еще в живых, так
как накануне был пущен слух, что он взойдет на костер, помолившись
восходящему солнцу, как это, по словам знающих, делают брахманы. Многих из
встречных я заставил вернуться, сообщив, что дело уже совершено, но,
конечно, возвращал только тех, которые не считали важным посмотреть хотя бы
даже на одно место сожжения или найти остатки костра. Тогда-то, милый друг,
у меня оказалось множество дела: я рассказывал, а они ставили вопросы и
старались обо всем точно узнать. Когда мне попадался человек толковый, я
излагал рассказ о событии, как и тебе теперь; передавая же людям простоватым
и слушающим развеся уши, я присочинял кое-что от себя; я сообщил, что, когда
загорелся костер и туда бросился Протей, сначала возникло сильное
землетрясение, сопровождаемое подземным гулом, затем из середины пламени
взвился коршун и, поднявшись в поднебесье, громким человеческим голосом
произнес слова: "Покидаю юдоль, возношусь на Олимп!"
Слушатели мои изумлялись и в страхе молились Перегрину и спрашивали
меня, на восток или на запад полетел коршун. Я отвечал им, что мне попадало
на ум.
40. Вернувшись в собрание, я подошел к одному седому человеку, который
вполне внушал к себе доверие своей почтенной бородой и осанкой. Он
рассказывал все, что с Протеем приключилось, и добавил, что он после
сожжения видел его в белом одеянии и только что оставил его радостно
расхаживающим в "Семигласном портике" {Колоннада особого устройства, в
которой звук отдавался семь раз.} в венке из священной маслины на голове.
Затем ко всему сказанному он прибавил еще и коршуна, клятвенно уверяя, что