"Самуил Лурье. Успехи ясновидения " - читать интересную книгу автораБольшая серия, Л., 1986 - тысяча триста тридцать три четверостишия.
Мы уйдем без следа - ни имен, ни примет. Этот мир простоит еще тысячи лет. Нас и раньше тут не было - после не будет. Ни ущерба, ни пользы от этого нет. А в золотые свои годы так называемая советская власть издавала Хайяма понемножку. Он и ей умудрился насолить: Чем за общее счастье без толку страдать - Лучше счастье кому-нибудь близкому дать. Лучше друга к себе привязать добротою, Чем от пут человечество освобождать. Ах, какое это было чтение в эпоху Застоя! Тут еще необходимо сказать про Германа Плисецкого. Дело в том, что Хайяма у нас переводили разные замечательные мастера: ярче других И. Тхоржевский, точней - О. Румер, душевней - Г. Семенов, - но Плисецкий дал ему вечную жизнь в русском языке. Он передал в рубай Хайяма презрение и отчаяние советского интеллигента, как бы начертив маршрут Исфахан - Петушки, далее - Нигде. Не осталось мужей, коих мог уважать. Лишь вино продолжает меня ублажать. Не отдергивай руку от ручки кувшинной, Тысячи лет как не бывало. Старик Палаточник, или Палаткин - так переводится имя Хайям, - оказался одним из нас. Как если бы он бежал из Советского Союза и совершил вынужденную посадку в средневековой Персии. Он открыл бином Ньютона задолго до Ньютона - и раньше, чем следовало. Когда повсюду еще воспевались героические походы рыжих муравьев на муравьев черных (если половец не сдается - его уничтожают, а сдается - обращают в рабство; пусть это самое "Слово о полку" - подделка, но ведь правдоподобная), - Хайям уже осознал, что суетиться не стоит - мироздание подобно империи: управляется законом неблагоприятных для человека случайностей - необозримый концлагерь, где единственный неоспоримый факт - смертный приговор, а принадлежит лично нам лишь неопределенное время отсрочки; хорошо на это время пристроиться придурком в КВЧ (например - звездочетом к султану), - но достоин зависти, а также вправе считать себя живым, счастливым и свободным - только тот, кто выпил с утра. Он и сам играл в такое жалкое блаженство, но больше для виду - назло Начальнику, если он есть. А про себя строил всю жизнь уравнение судьбы, в котором человек - хоть и переменная величина, и притом бесконечно малая, но все-таки не равная нулю, - потому что если не на что надеяться, то нечего бояться. Нет ни рая, ни ада, о сердце мое! Нет из мрака возврата, о сердце мое! И не надо надеяться, о мое сердце! |
|
|