"Самуил Лурье. Успехи ясновидения " - читать интересную книгу автора

Большая серия, Л., 1986 - тысяча триста тридцать три четверостишия.

Мы уйдем без следа - ни имен, ни примет.
Этот мир простоит еще тысячи лет.
Нас и раньше тут не было - после не будет.
Ни ущерба, ни пользы от этого нет.

А в золотые свои годы так называемая советская власть издавала Хайяма
понемножку. Он и ей умудрился насолить:

Чем за общее счастье без толку страдать -
Лучше счастье кому-нибудь близкому дать.
Лучше друга к себе привязать добротою,
Чем от пут человечество освобождать.

Ах, какое это было чтение в эпоху Застоя! Тут еще необходимо сказать
про Германа Плисецкого. Дело в том, что Хайяма у нас переводили разные
замечательные мастера: ярче других И. Тхоржевский, точней - О. Румер,
душевней - Г. Семенов, - но Плисецкий дал ему вечную жизнь в русском языке.
Он передал в рубай Хайяма презрение и отчаяние советского интеллигента, как
бы начертив маршрут Исфахан - Петушки, далее - Нигде.

Не осталось мужей, коих мог уважать.
Лишь вино продолжает меня ублажать.
Не отдергивай руку от ручки кувшинной,
Если в старости некому руку пожать.

Тысячи лет как не бывало. Старик Палаточник, или Палаткин - так
переводится имя Хайям, - оказался одним из нас. Как если бы он бежал из
Советского Союза и совершил вынужденную посадку в средневековой Персии.
Он открыл бином Ньютона задолго до Ньютона - и раньше, чем следовало.
Когда повсюду еще воспевались героические походы рыжих муравьев на муравьев
черных (если половец не сдается - его уничтожают, а сдается - обращают в
рабство; пусть это самое "Слово о полку" - подделка, но ведь
правдоподобная), - Хайям уже осознал, что суетиться не стоит - мироздание
подобно империи: управляется законом неблагоприятных для человека
случайностей - необозримый концлагерь, где единственный неоспоримый факт -
смертный приговор, а принадлежит лично нам лишь неопределенное время
отсрочки; хорошо на это время пристроиться придурком в КВЧ (например -
звездочетом к султану), - но достоин зависти, а также вправе считать себя
живым, счастливым и свободным - только тот, кто выпил с утра.
Он и сам играл в такое жалкое блаженство, но больше для виду - назло
Начальнику, если он есть.
А про себя строил всю жизнь уравнение судьбы, в котором человек - хоть
и переменная величина, и притом бесконечно малая, но все-таки не равная
нулю, - потому что если не на что надеяться, то нечего бояться.

Нет ни рая, ни ада, о сердце мое!
Нет из мрака возврата, о сердце мое!
И не надо надеяться, о мое сердце!