"Оскар Лутс. Лето (Картинки юношеских лет)" - читать интересную книгу автора

"Колбасных дел мастер..." - повторяет про себя Тоотс эти необычные для
него слова и оглядывает дом, окрашенный в красный цвет и напоминающий ему
какой-то предмет, изготовленный его собственными руками когда-то очень-очень
давно.
В окне домика за стеклом висит круг заплесневелой колбасы, словно
символ вечного круговорота жизни. На пороге сидит откормленная кошка и
провожает прохожих равнодушным взглядом.
В другом доме расположилась пекарня. Над дверью покачивается золоченный
крендель, вертясь по ветру и словно кичась своей легкостью и внутренней
пустотой. Из открытого окна выглядывает дородная белолицая женщина, как бы
желая сказать, что здесь, в их доме, все белое: и мука, и булки, и люди.
Дальше попадается лавка, знакомая Тоотсу издавна, - ничего достойного
внимания приятели в ней не находят. Только вот вывески ее по обеим сторонам
дверей за это время сильно потускнели: от изображенного на одной из них
крестьянина с дымящейся трубкой дожди и буйные ветры не оставили ничего,
кроме трубки, одной руки да пары сапог.
И все же какие-то воспоминания влекут Тоотса заглянуть в эту лавку. К
тому же, приятель говорил, что ему хочется пить, так что есть и предлог
зайти сюда. Друзья входят в лавку и просят меду. Стаканов им не дают, и они
прикладываются к бутылкам и "тянут", как выражается Кийр, прямо из горлышка.
Тоотс пьет, а глаза его в это время обшаривают все помещение лавки; он
напоминает сейчас капитана, обозревающего в подзорную трубу морской простор.
- Да, да, - говорит он, отрываясь от бутылки и кивая Кийру. - Не раз мы
в эту лавчонку захаживали.
Покидая лавку, Тоотс так сильно отрыгает, что даже сам с испугом
оглядывается на лавочника. К счастью, тот здесь человек новый и ничего о
Тоотсе не знает; будь на его месте прежний, не упустил бы случая
позубоскалить. У порога Тоотс останавливается, плюет, позевывает и делает
движение, которое даже Кийру кажется неожиданным и совершенно неуместным: он
потягивается, будто спросонья. Ох, этот керосин, который он влил в себя
вместо кофе! Будь он трижды проклят! Выпитый сейчас шипучий напиток снова
поднял керосин откуда-то из глубины под самое горло, и вот теперь, о грешная
душа, справляйся с ним как знаешь. Керосин этот, видимо, решил еще долго так
разгуливать взад и вперед, совсем как ишиас, и даже не думает перевариваться
в желудке.
Кийр замечает выражение отчаяния на лице друга, и в душе его шевелятся
мрачные предчувствия: в самом деле, не ударил ли ишиас Тоотсу в голову? Кийр
делает несколько шагов в сторону, мурлыкая какой-то мотив, и шарит глазами
по земле, словно что-то потерял на шоссе. Однако одним глазом он продолжает
следить за своим другом - тот все еще плюется и позевывает.
Но вскоре Тоотс приходит в себя; как бы в заключение он внушительно
отплевывается, кашляет, что-то невнятно бормочет, и друзья идут дальше. Кийр
с облегчением вздыхает, но спросить Тоотса о чем-либо не решается: бог
знает, какие еще недуги и причуды могут оказаться у его богатого и
образованного приятеля, и кто поручится, что какое-нибудь одно-единственное
неосторожное слово не вызовет их новой вспышки!
Впереди еще один новый дом, но уже без всякой вывески: Кийр объясняет,
что дом этот предназначен для врача, но сейчас еще наполовину пуст. Затем
друзья сворачивают налево и медленно идут по направлению к церковной мызе. У
озера Вескиярве они снова на минуту задерживаются, и Тоотс находит, что