"Дороти Макардл. Узник (Глаза мертвецов #3) " - читать интересную книгу автора

проник в мое сознание и без конца твердит и твердит ужасные, кощунственные
проклятия, а я не в силах остановиться и замолчать, чувствуя, что
превращаюсь в... Нет, я даже не могу описать это!
Иногда мне удавалось вырваться из этого заколдованного круга, и тогда я
начинал молиться. В такие мгновения я отдавал себе отчет в том, что
изрыгающая проклятия тварь в моем сознании - не я сам. Я решил, что это
злокозненный призрак, может быть дух какого-то преступника, умершего в этой
камере много лет назад. Потом меня охватил ужас оттого, что, если я умру,
утратив рассудок, он овладеет моей душой, и я навсегда затеряюсь в аду. Я
стал возносить всего одну молитву, прося Господа забрать мою жизнь до того,
как я сойду с ума. Если бы мне удалось поговорить хоть с одной живой душой,
я был бы спасен, и когда приходил доктор, я только невероятным усилием воли
сдерживался, чтобы не зарыдать, умоляя его не бросать меня, не уходить, но
какие-то остатки здравого смысла еще подавляли этот всплеск истерики.
Одиночество и мрак, слившись воедино, превратились в заклятого врага,
которого не видишь и не слышишь. По временам меня окружала кромешная тьма, и
тогда мне казалось, что я в гробу и что безмолвие наваливается на меня
плотной пеленой, стремясь задушить. Потом меня посещали другие видения, я
представлял себя бесплотной тенью, уносящейся куда-то ввысь и растворяющейся
в небытии, и просыпался в холодном поту, с бешено бьющимся сердцем. Мрак и я
превратились в смертельных врагов, и каждый задумал во что бы то ни стало
уничтожить другого: он пытался сомкнуться надо мной, раздавить меня, по
капле высосать мое сознание, а я пытался пронзить его взглядом, рассмотреть
хоть что-нибудь за его пеленой, - боже мой, как это было страшно!
Однажды темной, беззвучной ночью мои страдания сделались невыносимыми.
Я думал, что умираю, что безумие и смерть наперебой стараются овладеть мною,
и не знал, кому достанусь. Я тщился сохранить ясный ум, пока мое сердце не
перестанет биться, и молился, чтобы мне было позволено уйти к Господу в
здравом рассудке. А тем временем на меня наваливалась тьма - кромешная,
осязаемая, всевластная. Я загадал, что если смогу различить в ней хоть
что-нибудь, хоть смутное пятнышко, то сохраню здравый рассудок. Невероятным
напряжением всех оставшихся сил я попытался разглядеть окно, или глазок на
двери, или распятие на стене, но не смог. Тогда я вспомнил, что в углу
напротив койки в стене закреплен маленький откидной стул. Я неистово,
отчаянно внушал себе, что должен во что бы то ни стало его увидеть, и в
конце концов увидел. И тотчас же отступил страх, отхлынула боль, ведь я
понял, что в камере не один.
Он сидел на стуле совершенно неподвижно, в безвольной позе безнадежного
отчаяния, склонив голову, уронив руки между колен. Какое-то время я молчал,
пытаясь рассмотреть его в темноте, и наконец понял, что он совсем юн -
светловолосый, мертвенно-бледный мальчик в ножных кандалах. Уверяю вас, я
немедленно проникся к нему состраданием, благодарностью и любовью.
Через некоторое время он пошевелился, поднял голову и пристально
посмотрел на меня страдальческим взглядом, какого мне не случалось видеть
прежде.
Повторяю, это был почти мальчик, с тонкими, заострившимися чертами, с
глубоко запавшими глазами, лицо его напоминало череп, обтянутый кожей. Он
посмотрел на меня, а потом снова бессильно склонил голову, не сказав ни
слова. Однако я догадывался, как мучительно он жаждет выговориться, поведать
мне что-то. Ко мне вернулись силы, я совершенно успокоился и, глядя на него,