"Чарльз Маклин. Молчание" - читать интересную книгу автора

разу не ночевал в городской квартире, ему пришлось бы выкраивать время,
чтобы заехать сюда с работы. Но и это, каким бы добросовестным отцом он ни
был, казалось маловероятным.
Она достала папку Неда, которая всегда вызывала у нее чувство вины
своей объемистостью, и пролистала машинописные страницы с психоаналитическим
отчетом Лии Мискин. Ничто в ее записях не помогло Карен понять, почему ее
сын спустя пять месяцев после того, как ему исполнилось три года, перестал
разговаривать, как будто это было одним из факультативных приложений к
жизни. Впрочем, Мискин не вполне владела информацией. Карен сказала ей - в
присутствии Тома, - что не было никаких предвестий. Но это не
соответствовало действительности. Вскоре после того, как она стала брать
Неда с собой в Овербек на свидания с Джо (исключительно в те дни, когда у
няни был выходной), мальчик выдал ей как снег на голову: "Мам, я совсем не
хочу учиться говорить".
Ну, с ним-то все как-нибудь утрясется, и, прости меня господи, совсем
скоро, подумала Карен.
В конце папки ей попалась бумажка, затесавшаяся среди рецептов и карт
развития, которые давным-давно следовало бы выбросить, но которые она
хранила из сентиментальности. Это был номерок на прием к врачу из клиники на
Леннокс-Хилл - той самой больницы, где родился Нед. Прием был назначен на 16
июня 1990 года, на 10.30 утра.
Прием, на который она так и не явилась.
Узнав подпись доктора Голдстона, Карен судорожно захлопнула папку,
сунула ее назад в ящик и села на постель. Беспокойство, охватившее ее, как
только она переступила порог квартиры, нахлынуло с новой силой.
Не этот ли документ искал Том в папке Неда - и, по всей вероятности,
нашел?

Она как сейчас видела часы на стене палаты, видела себя, лежащую под
ними на хирургическом столе: ноги пристегнуты ремнями, на колени наброшена
простыня.
Семь минут...
Доктор велел ей лежать в этой позе семь минут, а сам удалился в
кабинет, присел за письменный стол с кожаным верхом и принялся заполнять
какие-то бумаги. Дверь он оставил открытой, и, чтобы его увидеть, достаточно
было повернуть голову и чуть-чуть вытянуть шею. Рядом суетится сестра:
заглядывает под простыню, приговаривая, что "там" все идет как по маслу.
Ей страшно, дико страшно. Такое чувство, что она в ловушке, что она
никак не может очнуться от безумного кошмара. Уйти ей мешает не то, что
исчезла одежда, аккуратно развешанная ею на стуле у кушетки, а присутствие
доктора Голдстона, который то и дело поднимает лицо от своей писанины и
улыбается ей ободряющей отеческой улыбкой, словно внушая ей, что она должна
быть здесь, должна пройти через это тяжкое испытание ("Осталось каких-то
пять минут, Карен") только для того, чтобы доставить ему удовольствие.
Загорелый, привлекательный пожилой мужчина с густой шевелюрой тронутых
серебром волос, с убаюкивающим, как виски с медом, голосом, доктор Голдстон
немного напоминает ей Уолтера Кронкайта,[11] словно созданного для
триипостасной роли отца, мужа и профессионала. Она переводит взгляд с часов
на доктора и видит, как тот достает из ящика стола миниатюрный пульверизатор
и брызгает им в рот, после чего, послюнив пальцы обеих рук, пошленько