"Дэвид Мэдсен. Шкатулка сновидений" - читать интересную книгу автора

боли. Как-то раз она потеряла сознание во время исполнения
Меркенбергеровской "Интерлюдии в фа-минор" - от боли, не от скуки - и была
вынуждена уйти из филармонии. С тех пор Ханна никогда не играла на
виолончели и протянула еще два года. Мой отец так полностью и не оправился
после ее смерти, он все чаще уединялся в своем кабинете, питаясь
исключительно баклажанными оладьями и проклиная Бога, в которого несчастный
больше не верил.
Единственный оставшийся в живых представитель семьи - это Самуэль,
который, насколько мы с Маркусом-Элишей можем судить, впустую потратил свою
жизнь. По какой-то ему одному ведомой причине, Самуэль решил стать
художником, и отец поддержал эту блажь, оплатив его учебу в Мюнхенской
Академии изящных искусств. Я подозреваю, что большую часть времени Самуэль
соблазнял молоденьких студенток - по крайней мере, хорошеньких - а ближе к
концу обучения пребывал в многодневных запоях. Неудивительно, что он остался
без диплома и следующий десяток лет перебивался малеваньем посредственных
портретов невыносимых представителей среднего класса, чьи финансовые
возможности более чем соответствовали социальным амбициям, а вот с
родословной не сложилось. Самуэль рисовал младших прелатов, мечтающих о
епископстве, которого им никогда не видать, производителей средств личной
гигиены, популярных романистов-романтиков, пытающихся писать литературу, и
тому подобных людишек. Он мог бы и сейчас влачить столь же жалкое
существование, если бы в один прекрасный день Самуэлю не заказали написать
портрет принцессы Амафальды Швайгбрюннер-Донати: ее муж, принц Ханс-Генрих,
хотел сделать жене подарок по случаю ее сорокалетия. Так как это должен был
быть сюрприз, портрет рисовался не с натуры, и принц дал моему брату
маленькую фотографию, сделанную во время семейного отдыха в замке
Брюггенсдорф; на обратной стороне фотографии принц написал "seduta su
cavallo"[4], но Самуэль, чьи познания в итальянском весьма и весьма
ограничены, сделал вывод, что ее высочество хочет видеть свою жену сидящей
на кочане капусты. Картина - превосходный портрет принцессы Амафальды,
сидящей на корточках, зажав между бедрами маленький кочан капусты, и с
удивленным выражением на лице - был выполнен в срок, и в ярости отвергнут.
Однако, какой-то необычайно проницательный делец из Парижа - его звали
Боттард - купил портрет и выставил его в женевской галерее, где он
немедленно произвел сенсацию. Самуэлю приписали открытие нового направления
сюрреализма - melange[5] метафизического лиризма Шагала[6] и псевдоорфизма
Делоне[7] - и внезапно на него посыпались заказы от различных людей,
желавших быть изображенными в le style nouveau Ugumesque[8] (как это быстро
окрестили) и готовых выложить большие деньги. Честно говоря, благодаря этим
заказам Самуэль процветал последующие тридцать три года, потому что,
закончив портрет герцога Рафландширского в натуральную величину, написанный
исключительно в голубых тонах и изображающий его светлость в обнаженном виде
в обнимку с гигантским ультрамариновым огурцом, мой брат больше не
прикасался к кисточке. Он по-прежнему живет на своей вилле на Гранд Канарах,
в возрасте девяноста восьми лет пытается совращать хорошеньких женщин, а по
субботам напивается до бесчувствия. Должен с удовольствием отметить, что все
наши контакты сведены до минимума.
Я решил стать психиатром, чтобы досадить моему отцу, но вы уже,
наверное, догадались об этом. Видите ли, к моменту моего рождения другой
Зигмунд Фрейд уже стал предметом общественного порицания и тайного уважения: