"Владимир Маканин. Где сходилось небо с холмами (Повесть)" - читать интересную книгу автора

Да и хотел ли поселок их отпускать? Двое были не как уехавшие, они были как
вырвавшиеся. И в вагоне поезда он не ощутил отсутствия пения. Он ощутил
тишину. А стук колес оставался ритмом.
Схожим оставался в памяти звук ножей, ритмичный звук-скрежет, когда
женщины скоблили общие три стола, когда поливали водой из медной
полуведерной кружки и когда по столу бежали ручьи, а Башилов был слишком
мал. Он тянулся, но не дотягивался до поверхности стола и не видел
стреловидный мощный разлив этих ручьев вширь. Он видел лишь струйки внизу,
как они падают: бегут и падают со стола в пыль. ?Жи-жисть! Жи-жисть!? -
тетка Алина, поставив нож ребром и прижав двумя руками, скребла доску за
доской, пока стол не станет для поминок чист и бел. Стол не покрывали
скатерками. Башилов-мальчик тоже будет сидеть за этим столом: его окликнут -
его и Генку Кошелева, всегда обязательных и званых, и к ним еще двоих, чтобы
детские их голоса вплетались во взрослое пение.
У поющего - дело; и может быть, из детского профессионализма он не
убежал в горы, не прятался там и не скрывался весь день и всю ночь, как
бывало с детьми: он знал, что поминки и что надо петь. Гибель отца и матери
была сама по себе и была тонкой чертой отделена от поминок, хотя это были их
поминки, поминки по ним. Он не затаил чистый ангельский голосок. Когда было
много выпито и много съедено, огромные аварийщики грянули любимые песни
отца, и он вел и вел их чистым своим голоском: он не медлил и не торопился
более обычного, вел ровно и, лишь задержавшийся на высокой, недоступной
взрослым ноте, ждал помощи вторых теноров и подхвата. Или вдруг оглядывался:
не забыли ли?.. Сейчас ведь дадут ему гармонику и, если удастся играть
хорошо, станут плакать. Они были слезливы на песню, что не считалось
удивительным для аварийщиков с их ослабевшими от дыма и химии слезными
железами.
В тот день к вечеру поднялся ветер, небольшой, порывистый, и над
заставленными снедью столами закачался фонарь. Качающийся свет набегал на ту
скамью, где сидели Кошелевы и Короли, а за ними обе Грунины -
Василиса-старая и Василиса-молодая. Водка стояла там в светлых бутылях. И
рядом тарелка, где красные огромные шары соленых помидоров. Картошка
дымилась горой, горой же были насыпаны крутые яйца.
Вспоминали отца, но особенно шумно спорили о матери - о том, какими
могли быть последние ее слова.
Отец сразу и умер, обгорев, а мать, оказывается, еще дышала. Когда ее
отвезли в город, в больницу, она вдруг пришла в себя и, возбужденная, стала
быстро-быстро говорить. Разобрали лишь то, что она просила, посылала за
родней,- тогда же и помчались назад в поселок за ее братом, но пока он,
дядька маленького Башилова, приехал, мать скончалась. ?Что? Что вы хотите
сказать? Говорите, говорите!? - торопил врач, но мать, стиснув зубы, ждала
человека из рода, хорошего ли, плохого ли, но родного, и не говорила своих
слов ни врачу, ни окружающим.
- Теперь можно только гадать!.. И вот гадаем,- Сергей Федорович Король
горестно чокался и целовался с бабкой Дарьей. Тут все они шумно чокались,
после чего тянулись, чтобы поцеловать маленького Жорку Башилова, а ему был
противен их запах, послепожарный запах завода, каким пахли все, особенно
обожженные. Так же, конечно, пахли его мать и отец, он знал, хотя и не дали
подойти к ним близко.
Завод был невысок. Он был плоско разбросан в начинавшейся здесь степи,