"Владимир Маканин. Где сходилось небо с холмами (Повесть)" - читать интересную книгу автора

и в плоской его неподвижности бросалось в глаза лишь подвижное и живое:
восходящие клубы дыма. Солнце сияло, на столах под кленами еда, а мамку и
папку похоронили - надо играть. И раннее утро, вокруг пьют и поют - надо
играть. Мальчик свесил на гармонику голову, а люди, вдруг заговорившие
разом, обожженные, пьяненькие, объясняли ему, что никто и никогда так
замечательно не играл, как он. Они объясняли, что игры своей он и сам не
знает, они целовали его, тискали, а если поднять глаза - над плоским заводом
стелились живые красные клубы дыма.
В непогоду или, скажем, холодной осенью, а также зимой аварийщики
сидели у Ереминых, что жили шумно, неприхотливо и в комнатах без
перегородок, отчего там просто и быстро составля-лись столы взамен тех, что
на улице. Если Башилов вместе с поющими мальчиками сидел лицом к ряду окон,
то и отсюда были видны шевелящиеся клубы дыма. Один раз на поминках он видел
все еще не унявшийся пожар. Дым был черный, дым стелился. Сложная
трансформация фольклорных элементов начиналась уже тогда, а дальше сработало
время: настойчивые межжанровые вплетения сами собой определили синтез с
выразительными средствами современной ему музыки...

2

В последние годы, говорила жена, он стал похож на человека с причудами,
да, да, и возраст тоже, да, да, особенно когда перевалило за пятьдесят и
когда кресло-качалка стало любимым местом сочинения музыки. Если под окнами
пьяные вдруг орали песню и если хотя бы один из них был с голосом, Башилов
кидался к окну, распахивал, слушал дурацкое пенье - и взвинчивался. Он
менялся, как меняется вдруг погода. Пьяные уходили своей веселой дорогой, а
композитор уже весь день нервничал и совершенно не мог работать: ни
сочинять, ни даже слушать музыку. ?Они не поют... Они не поют даже на
поминках?,- повторял, бормотал Башилов самому себе. Если же родные, сын,
скажем, пытались с ним заговорить, он огрызался, вдруг на них кричал,
хрипел, а потом запирался в свою комнату, в кабинет. Он садился в кресло, но
не качался. Он мог сидеть так очень долго, обхватив голову руками как бы в
страшном горе, как бы в беде. Иногда, по счастью редко, он уносил с собой в
комнату бутылку водки и там, мрачный, пил. Иногда же родные слышали, как
после водки или, может быть, среди водки он плакал.
Жена рассказывала, что весь такой день уже был отмеченным, а среди ночи
Башилов непременно подходил к ней, лежащей в постели, прижимался головой и
говорил, шептал:
- Ты ведь знаешь, я виноват перед своим поселком, я виноват.
- Знаю, милый...
И жена ласково гладила его по голове. Она его успокаивала: напоминала о
музыке. Ведь плач ушел из поминок, но остался в его виолончельных сонатах.
Плачевое качание мелодической линии всегда было его сильным местом, не
только же он давал музыке - музыка давала ему.
Аварийщики пели не только на поминках - они пели и при рождении
ребенка, пели на редких своих свадьбах, пели на праздниках, пели по
воскресеньям и пели просто так, от скуки, долгими вечерами. Это верно, что
вечерами и от скуки пели, как правило, женщины; у них не было такой уж нужды
в его ангельском голоске. Но ведь когда Башилову-мальчику было три года и
когда под скоблеными столами он ходил пешком в самом прямом смысле,