"Владимир Маканин. Где сходилось небо с холмами (Повесть)" - читать интересную книгу автора

только за его устройство в столице, но и за пиво - за ?Жигулевское?,
кажется.
Старичок сольфеджист тронул его за плечо:
- В тебе прорезывается язвительность, Георгий.
И молодой Башилов тут же смутился: разве он язвил?..
А старичок продолжал философствовать:
- ...Можно видеть, можно не видеть. Но если обобщать - это ведь поселок
заплатил его замечательным голосом за твое образование. За тебя. Они
заплатили, сами того не зная. Вот что печально.
Так к Башилову пришла та мысль впервые. Она пришла вроде бы надуманной
и совсем случай-ной - разговор был как разговор, а слова о незримой связи с
поселком казались лишь философ-ствованием, причудливым выпадом старенького
болтливого сольфеджиста. Минута, впрочем, была запомнившаяся,- на выходе из
класса Башилов стоял с нотами в руках, отчасти той мыслью смущенный, но в
общем легкий, улыбающийся, молодой, а старичок чего-то там
разглагольство-вал: слушать старичка было нужно, но вникать необязательно.
- Да,- говорил молодой Башилов. - Да, да. Как интересно подмечено.

В первый раз Башилов вернулся в поселок, когда ему исполнилось двадцать
два года; пока молодой музыкант учился, желания навестить и глянуть не
возникало; бывало, конечно, что он тосковал, однако же тоска не доходила до
той степени, чтобы подойти к кассе и купить на поезд билет. Но вот он
поехал, что объяснялось, возможно, душевным равновесием после окончания
консерватории. Столбы мелькали. Стук колес пьянил. (Консерватория не далась
ему просто, и в середине учебного процесса он перешел, к счастью, достаточно
гибко, с фортепианного отделения на отделение композиции: произошло
самоопределение. Зато теперь композитор Георгий Башилов уже не колебался в
своей однозначно нацеленной жизни.)
Он был одет вполне скромно: ничего бросающегося в глаза, ничего
бьющего. Был чемодан. Был серый ладный костюм и обычные московские
полуботинки тех лет. Он был без шляпы и без кепки, с непокрытой головой, он
щурился - стояла жара.
Не без волнения подошел он к трем домикам буквой П - сердце затукало, и
Башилов даже споткнулся, когда проходил в междомье к дощатым столам, где под
кленами как раз сидели старухи и пили чай. Чайник старухи заварили липой;
стоял запах. Первым поздоровался кто-то из Ереминых, шумный, веселый, и вот
люди подходили, люди узнавали, и Башилов здоровался-здоровался-здоровался, а
они знай били по плечу: молодец, Георгий, вспомнил, Георгий!.. Молодой
композитор беспрестанно улыбался. Его зазывали к себе, звали и те и другие,
но на воздухе, за чаем с липой было шумнее, роднее, да и увидеть можно было
сразу многих. Были и совсем незнакомые, - из окон второго этажа они, чужие,
смотрели, как некий приезжий человек сидит в окружении старух и как один за
одним с радостными розгласами приостанавливаются возле него проходящие люди.
Тогда-то, на вершине, можно сказать, его возвращения, на вершине и на
самом пике его молодой улыбчивости и общего радушия произошло нечто нелепое
и тем более запомнившееся. Василиса-старая, по старости уже и сошедшая с
ума, проходя мимо с тазом стираного бельй, приостановилась в шаге от пьющих
липовый чай и внимательно вгляделась. А запах липы кружил голову. Не сводя с
Башилова глаз, она медленно и раздельно проговорила:
- У, пьявка... высосал из нас соки.