"Владимир Маканин. Голоса" - читать интересную книгу автора

голову мертвого у меня на плече с левой стороны и, вероятно, закинул ему
голову кверху, как это делают все парикмахеры, чтобы добраться до шеи и
трудных мест подбородка; теперь я чувствовал левым ухом холодное ухо моего
напарника. И тут же раздался первый пробный скрежет в этом новом положении.
Старик брил, а я остывал все больше - сначала остыли плечи, потом вся
спина, холод полз по рукам, и только пальцы рук, которые я держал у живота,
да выставленные вперед ноги были еще теплыми; вся надежда была теперь на
ноги, все еще мои. Но холод входил теперь в низ позвоночника с особой,
необратимой силой, и когда медленный скрежет кончился и они оттащили своего
мертвеца,- я, остывший, остался сидеть в том же положении, как будто я стал
фигуркой из чугуна, - холодной и недвижной. Встать я не мог. Я как бы прирос
в сидячем положении к земле, как прирастает к ней все неживое. Они спели
короткую молитву. Только старик не пел: он напоследок прихорашивал мертвого,
стряхивал пыль с его одежды и обирал траву.
Не прерывая тихого пения, они отволокли мертвого в приготовленный ему
закуток из кубиков-кирпичей, пристроили его там и пошли дальше степью,
старик и трое,- а я сидел, как сидел.
Они были шагах в двадцати уже, когда старик спросил у них про меня, и
один из троих ответил:
- На семь восьмых славянин... И на осьмушку, возможно, скиф.
- На осьмушку?
- А может быть, и осьмушки не наберется.
- Маловато,- сказал старик.
И тогда тот, с моложавым лицом, обернулся на ходу, словно хотел мне,
оставшемуся сидеть, крикнуть: "Пока!" - но не крикнул, не сбавляя шага и не
останавливаясь, он легко и небрежно швырнул или метнул небольшое копье в мою
сторону с двадцати или двадцати пяти шагов, и мое тело издало звук, какой
издает раздувшаяся от жары рыба, когда в нее на пробу втыкают нож: попал.
Я, сидевший, стал медленно заваливаться, а засевшее во мне копье в то
время как я заваливался постепенно распрямлялось, пока не встало
торчком,-копье стояло почти вертикально, а я теперь лежал на земле, придавив
полынь. Я был все еще холодный и словно неживой, и, может быть, поэтому я
чувствовал, что боль была тупая, и чувствовал все, что со мной происходит.
Копье вошло с правой стороны под последним ребром-пробило кожную ткань,
проскочило эпителий, протиснулось острием в густую кашеобразную массу
печени, а затем, раздирая и легко рвя, отодвинуло витки кишок и вышло вон,
насквозь.
На месте разрыва печени чужеродные вещества проникли в кровь и вызвали
сепсис - свертывание крови распространялось теперь по сосудам все дальше
(напоминая скисание молока, но только ускоренное, вместо суток двадцать
минут), и, когда отключилась вегетатика, легкие застыли в спазме. С этой
минуты клетки уже задыхались без углеродистого обмена: они жили уже сами по
себе, на внутреннем запасе. Но запас быстро истощался. Процессы
прекратились - стоп,- и теперь колесики вновь стронулись с места, но уже в
обратном направлении: начался встречный процесс, распад. Аминокислоты
перестраивали ряды. Началось дыхание непосредственно воздухом. Клетка
вбирала чистый кислород напрямую, шло сгорание, которое почему-то называется
гниением, какая глупость. Всякая борьба - это борьба. Надо же было как-то
уцелеть и выжить, то есть остаться среди живых, живущих, и потому - и именно
потому - аминокислоты торопились перейти, перевоплотиться в траву, в землю,