"Владимир Маканин. Голоса" - читать интересную книгу автора

прошлом, как и, к примеру, колесо. Колесо мерит расстояние и пространство,
барабан мерит секунды и время.
Имя не сохранилось, однако все же известно, что жил в палеолитные
времена некий дикарь, обыкновенный, косматый, кутавшийся, как и прочие, в
звериную шкуру,- был он даже для тех времен отъявленный бездельник; был он,
впрочем, смышлен и ловок. Кругом громоздились, как и положено им
громоздиться, голые камни, а вокруг пещер в неисчислимом количестве бродили
звери; от голода звери выли ночи и дни напролет. Это было суровое время,
звери тогда размножались бурно, и еды им не хватало. Людей звери тогда, в
общем, жалели и старались не есть, потому что людей было мало и истребить их
ничего не стоило. Люди могли попросту сойти на нет.
"Разве это жизнь?.. О господи! - вздыхали там и тут люди в своих жутких
пещерах.-Разве это жизнь?" Люди, как и всегда, считали, что жить тяжело, что
жизнь - это сплошное страдание, и без конца жаловались друг другу; они очень
любили жаловаться. Тем более бывало муторно и тяжело на душе, если среди
племени оказывался вдруг бездельник или, как они говорили, тунеядец,
человек, евший втуне. Он был ленив, он был откровенно ленив; бездельник даже
жен своих не кормил или почти не кормил, хотя был молод и крепок,- от жен он
избавлялся. Он заставлял жен плясать напоказ голыми в будние дни, после чего
обменивал их на оружие или на филейную часть мамонта. В конце концов он
обменял их всех; он остался с одной-единственной женой. Он жил с ней в
пещере, сплошь заваленной красивыми копьями и мечами. Он был первый, кто
стал открыто жить с одной женщиной. Все племя ему втайне завидовало. И,
конечно же, вслух все его осуждали, и не только потому, что прокормить одну
жену легче легкого: дело еще и в принципе, человеком он считался нехорошим и
аморальным. Плюс к этому всему он был болтлив и, как всякий бездельник,
нет-нет и проговаривался, что он-де много умен и что он-де умнее даже старых
своих сородичей.
Его предупреждали и по-доброму и более круто, однако унять не могли.
Его, в общем, оберегали из гуманности; некоторые его любили и жалели. Но
однажды он произнес неслыханное, и тут уже ничего нельзя было поделать: он
сказал, что умрет достойнее их всех, достойнее старых родичей, достойнее
даже вождя племени.
Смерть в те времена считалась событием ответственным, смерти
придавалось значение и придавался смысл, и было, например, необыкновенно
важно, кто и как умер. Смеялся ли человек, умирая, важничал ли. Или же
плакал, как плачут женщины. Тут были важны сказанные перед смертью слова и
даже их оттенки: событие есть событие. И потому стало и нехорошо, и неловко,
и даже жутко, когда бездельник произнес вслух:
- Я умру достойнее вождя племени.
Племя было шокировано. Вождь на эти его слова ответил кратко:
- Ты умрешь завтра.
Бездельник схватился за губы, зажал себе рот, но было поздно. За
шалопая вступились дядьки, братья, отцы; отцов в те времена было несколько,-
однако вождь был тверд и неумолим. Авторитет - всегда авторитет, и порядок
всегда порядок: не наказывая человека за безответственные штуки и выходки,
ты в первую очередь развращаешь и портишь его самого. И других тоже. И себя,
кстати, тоже портишь. К тому же вождь племени слегка опасался, что шалопай
после своих слов и впрямь как-нибудь случайно умрет с достоинством - кто его
знает! - людишки же прибавят, приврут, вот тебе и легенда.