"Владимир Маканин. Голоса" - читать интересную книгу автора

При общности схемы у каждого пишущего было, конечно, и своеобразие.
Мол, к примеру, юный герой, оставшись один и во тьме,- случайно, нечаянно,
уже уходя от людей,-вдруг увидел Желтые горы. То есть шел он и шел, гонимый
и бедный, и вот увидел их желтые вершины. Это и было сутью, это меня и вело.
Но Желтым горам не повезло и здесь, и, забегая много вперед, скажу, что им
не повезло ни разу, можно сказать, что это был голос, так и не
прозвучавший,- случайно или нет, но Желтые горы постепенно оттеснялись в
сторону, их вычеркивали, как сговорившись. Некоторое время они норовили
пролезть обходным путем, но я был начеку, я теперь сам вытравливал их. И они
отступили.
В тот раз мне сказали, и я услышал, что в повести кое-что сделано
выразительно, а местами даже тонко. Мне сказали, что мой молодой человек
просто прелесть, да и начальник, пожалуй, удался. И в придачу, когда я уже
слегка млел от негромких их слов, сказали, что единственное, что в повести
откровенно лишнее, слабое и некстати,-это горы.

Был в повести и двенадцатилетний мальчик, тот самый Колька, по прозвищу
Мистер. Он был, как и в жизни,- болезненный, не жалующийся и со
стариковскими замашками. Он был с ногой сухой, как сухая ветка. Роль в
повести была у него малая, эпизодическая, с птичьими правами, тем
удивительнее, что он был замечен,-все до единого читавшие повесть хаяли
мальчишку, сокращали его реплики и вообще истребляли его, как могли и умели,
а больше всех я сам, вдруг заметивший этот хитрый подвох и подлог со стороны
уже как бы навсегда вычеркнутых из сознания Желтых гор. В итоге я его
вычеркнул напрочь, и получилось так, что с этого дня и часа Мистер сросся
навсегда с Желтыми горами; отвергнутое объединилось с отвергнутым. С той
поры длится моя вина перед ним, всегдашняя вина выжившего и живущего, а
дорогу в горы стало привычкой вспоминать с того поворота - и с той обочины,
поросшей высокой полынью. Мы там стояли. Фары грузовика сначала лениво
ползли по ночному косогору, высветили копну сена, а потом, полоснув,
выхватили из ночи нас. Кверху взлетала жидкая дорожная грязь. Шофер посадил
меня в кабину, а Мистер полез в кузов - они его почти всегда сажали в кузов.
Машина гудела. Шофер, покручивая баранкой, спросил:
- А ты тоже болел?
Он спросил и дал понять голосом - обычный ночной шоферюга,- что он мне
сочувствует и, даже если я признаюсь, он не станет гнать меня в кузов. Он
просто хотел поговорить, вот и все. Он был молод и добродушен. Тем не менее
я промолчал. От неожиданности вопроса в груди что-то стиснулось, и я онемел.
Когда мы вылезли на перекрестке и уже шагали проселочной дорогой,
Колька Мистер мне втолковывал:
- Оссподи! -Он усмехнулся своей усмешечкой. - Ты бы сказал ему -болел,
мол, корью, гриппом, ветрянкой, а триппером, мол, пока не болел, потому что
маленький.- Обстоятельность и злая точность его ответов являлись для меня
тогда неслыханной мудростью. Он был и в ответах практичен. Он глядел на
земные дела цепко, горько и без мало-мальской фантазии. Он шел по
проселочной дороге, чуть припадая на сухую ногу. Я шагал рядом с ним, вонь
машины забылась, и уже наполняло ощущение огромности ночного пространства, -
деревня была близко, залаяли собаки.

Мать относилась к разряду литературных "табу": она могла быть мелочной,