"Владимир Маканин. Отставший (Повести и рассказы) " - читать интересную книгу автора

Но вот что-то случилось, стряслось на этом самом заводе или сейнере,
например беда. Или несчастье. Или даже катастрофа, для отыскания причин
которой люди должны оглядеть самих себя и указать виновного. Нашего героя,
такого неповторимого и особенного, и уже было любимого всеми, неожиданно
бранит сам начальник. Отворачивается в трудную минуту друг. Перестают любить
и прочие. Лишь красавица женщина с грустными глазами не может его предать,
как предают все, - она колеблется. Она непременно колеблется. Она мучается.
Однако с той стороны на чашке весов болезненный муж, маленький ребенок,
работа, и вот, кинув юнцу ту или иную подачку:

Поцелуй.
Вечер вдвоем.
Печальный разговор по телефону, -
она тоже уходит в тень.
Точнее сказать, наоборот: она покидает нашего юного героя, как покидают
его все, и уходит туда, где свет. А он - в тень. Он один, как и был, когда
только появился на первой странице повести. Теперь он совсем один и
подчеркнуто один, - он испытал людей и их чувства на прочность и,
израненный, ушел от них. Уход совершается по-разному. Вернулся в свою родную
деревню. Уехал в тайгу. Умер. И так далее.
При общности схемы у каждого пишущего было, конечно, и своеобразие.
Мол, к примеру, юный герой, оставшись один и во тьме, - случайно, нечаянно,
уже уходя от людей, - вдруг увидел Желтые горы. То есть шел он и шел,
гонимый и бедный, и вот увидел их желтые вершины. Это и было сутью, это меня
и вело. Но Желтым горам не повезло и здесь, и, забегая много вперед, скажу,
что им не повезло ни разу, можно сказать, что это был голос, так и не
прозвучавший, - случайно или нет, но Желтые горы постепенно оттеснялись в
сторону, их вычеркивали, как сговорившись. Некоторое время они норовили
пролезть обходным путем, но я был начеку, я теперь сам вытравливал их. И они
отступили. В тот раз мне сказали, и я услышал, что в повести кое-что сделано
выразительно, а местами - даже тонко. Мне сказали, что мой молодой человек
просто прелесть, да и начальник, пожалуй, удался. И в придачу, когда я уже
слегка млел от негромких их слов, сказали, что единственное, что в повести
откровенно лишнее, слабое и некстати, - это горы.

Был в повести и двенадцатилетний мальчик, тот самый Колька, по прозвищу
Мистер. Он был, как и в жизни, - болезненный, нежалующийся и с стариковскими
замашками. Он был с ногой сухой, как сухая ветка. Роль в повести была у него
малая, эпизодическая, с птичьими правами, тем удивительнее, что он был
замечен, - все до единого, читавшие повесть, хаяли мальчишку, сокращали его
реплики и вообще истребляли его, как могли и умели, а больше всех я сам,
вдруг заметивший этот хитрый подвох и подлог со стороны уже как бы навсегда
вычеркнутых из сознания Желтых гор. В итоге я его вычеркнул напрочь, и
получилось так, что с этого дня и часа Мистер сросся навсегда с Желтыми
горами; отвергнутое объединилось с отвергнутым. С той поры длится моя вина
перед ним, всегдашняя вина выжившего и живущего, а дорогу в горы стало
привычкой вспоминать с того поворота - и с той обочины, поросшей высокой
полынью. Мы там стоили. Фары грузовика сначала лениво ползли по ночному
косогору, высветили копну сена - а потом, полоснув, выхватили из ночи нас.
Кверху взлетала жидкая дорожная грязь. Шофер посадил меня в кабину, a Мистер