"Андрей Макин. Французское завещание " - читать интересную книгу автора

садов. Солнце, сонные дали. И прохожие, которые возникали в конце улицы, и
казалось, идут, идут и никогда до тебя не дойдут.
Дом, где жила бабушка, стоял на краю города, в районе, называвшемся
Западная поляна - такое совпадение (Запад-Европа-Франция) очень нас
забавляло. Четырехэтажное здание, построенное в десятые годы, по замыслу
честолюбивого губернатора должно было стать началом проспекта в стиле
модерн. Да, это строение было далеким отголоском моды начала нашего века.
Можно было подумать, что все извилины, округлости и кривые линии этой
архитектуры струились из европейского истока и, ослабленные, заметно
оскудевшие, докатились до самой российской глубинки. Здесь, под холодным
степным ветром, этот поток застыл в виде здания со странными овальными
слуховыми окнами, с декоративными розами вокруг дверей... Из замысла
просвещенного губернатора ничего не вышло. Октябрьская революция положила
конец декадентским тенденциям буржуазного искусства. И это здание - тонкий
ломтик задуманного проспекта - осталось единственным в своем роде. Впрочем,
после многочисленных ремонтов от первоначального стиля осталась только тень.
Но самый роковой удар нанесла ему официальная кампания по борьбе с
"архитектурными излишествами" (она пришлась на наше раннее детство).
"Излишним" считалось все - рабочие выскоблили декоративные розы, забили
овальные окна... И поскольку всегда находятся люди, жаждущие проявить рвение
(именно благодаря таким доброхотам все кампании и впрямь достигают своей
цели), сосед снизу не пожалел сил, чтобы содрать со стены самый вопиющий
признак излишеств - две головки хорошеньких вакханок, которые грустно
улыбались по обеим сторонам бабушкиного балкона. Чтобы достичь своего,
соседу пришлось совершить рискованный подвиг, взобравшись на подоконник с
длинной стальной палкой в руке. Обе головки, одна за другой отбитые от
стены, попадали на землю. Первая, ударившись об асфальт, разлетелась на
тысячу мелких черепков, вторая, описав другую траекторию, нырнула в заросли
георгинов, которые самортизировали удар. С наступлением темноты мы подобрали
ее и отнесли к себе домой. С тех пор во время наших летних вечеров на
балконе каменное личико с блеклой улыбкой и ласковым взглядом смотрело на
нас из-за горшков с цветами и, казалось, слушало рассказы Шарлотты.
По другую сторону двора, осененного листвой лип и тополей, высился
большой трехэтажный, почерневший от времени деревянный дом с маленькими
оконцами, темными и недоверчивыми. Именно этот дом и другие, ему подобные,
хотел заменить губернатор изящной чистотой стиля модерн. В этом сооружении
двухсотлетней давности обитали бабули, самые что ни на есть фольклорные,
вышедшие прямо из сказок со своими теплыми шалями, мертвенно-бледными лицами
и костлявыми, почти синими руками, покоящимися на коленях. Когда нам
случалась заходить в этот дом, у меня каждый раз перехватывало дыхание от
тяжелого, терпкого, хотя нельзя сказать, чтобы совсем неприятного запаха,
застоявшегося в загроможденных вещами коридорах. Это был запах прежней
жизни, сумрачной и совершенно первозданной в своем отношении к смерти, к
рождению, к любви и горю. Какая-то особая атмосфера, гнетущая, но в то же
время насыщенная странной жизненной силой, - во всяком случае, только в
такой атмосфере и могли существовать обитатели этой громадной избы. Дыхание
России... Внутри дома нас удивляло множество асимметрично расположенных
дверей, которые вели в комнаты, погруженные в дымный сумрак. Я почти
физически ощущал плотскую сгущенность жизней, переплетавшихся здесь между
собой. Гаврилыч жил в подвале, где вместе с ним ютились еще три семьи.