"Андрей Макин. Французское завещание " - читать интересную книгу автора

Укрепленный испытанной верностью... Выражая чувства всего народа, я вновь
подтверждаю Государю императору... Во имя величия его царствования... Во имя
счастья Ее величества императрицы... Я поднимаю бокал в честь Его величества
императора Николая и Eе величества Александры Федоровны...
Оркестр республиканской гвардии грянул русский гимн... А вечером
aпoфeoзoм стало гала-представление в Опере.
Царская чета поднималась по лестнице - впереди шли два факелоносца.
Казалось, царь и царица движутся сквозь живой каскад: белые изгибы женских
плеч, рас крытые бутоны у корсажей, душистая роскошь причесок, игра
драгоценных камней на обнаженной плоти, и все это на фоне мундиров и фраков.
Эхо громового возглас "Да здравствует император!" приподняло величественный
потолок, слив его воедино с небесным сводом... Когда по окончании спектакля
оркестр заиграл "Марсельезу", царь обернулся к Президенту и протянул ему
руку.
Бабушка погасила лампу, и несколько минут мы просидели в темноте. Ровно
столько, сколько нужно было, чтобы улетела мошкара, стремившаяся к лучезарно
смерти под абажуром. Понемногу наши глаза привыкли к потемкам. Звезды начал
выстраиваться в созвездия. Замерцал фосфоресцирующий Млечный Путь. А из угла
нашего балкона среди переплетенных стеблей душистого горошка нам улыбалась
своей каменной улыбкой низверженная вакханка.
Остановившись на пороге, Шарлотта тихонько вздохнула:
- Вообще-то "Марсельеза" была самым обыкновенным военным маршем, тол ко
и всего. Вроде русских революционных песен. В такие времена кровь никого
пугает...
Она вошла в комнату, и оттуда к нам донеслись куплеты, которые она
читал словно какую-то странную молитву из прошлого:
- ...кровавый поднят стяг... Чтоб кровью их был след наш напоен...
Когда эхо от этих слов растаяло в темноте, мы в едином порыве
воскликнули:
- А как же Николай? Как же царь? Он знал, о чем говорится в этой песне?

Франция-Атлантида выявляла себя как целая гамма звуков, красок,
запахов. Следуя за нашими гидами, мы открывали для себя различные тона, из
которых состояла таинственная французская сущность.
Елисейский дворец представал перед нами в блеске люстр и в отражениях з
кал. Опера ослепляла обнаженностью женских плеч, опьяняла ароматами, которые
исходили от великолепных причесок. Собор Парижской Богоматери рождал у нас
ощущение холодного камня под грозовым небом. Да, мы почти прикасались к этим
шершавым пористым стенам - гигантской скале, сотворенной, как нам казалось,
причудливой эрозией веков...
Эти грани ощущений очерчивали пока еще расплывчатый контур французского
мира. Всплывший континент наполнялся предметами и людьми. Императрица
преклоняла колени на загадочную "при-Дье", молитвенную скамеечку, которая не
вызывала у нас никаких ассоциаций ни с чем, известным нам по опыту. "Это
что-то вроде стула с обрезанными ножками", - объясняла Шарлотта, и образ
искалеченной мебели ставил нас в тупик. Как Николай, мы подавляли в себе
желание дотронуться до пурпурной мантии с потускневшей позолотой, которая
была на Наполеоне в день его коронации. Мы не могли обойтись без этого
кощунственного прикосновения. Нарождавшемуся миру не хватало материальности.
В Сент-Шапель точно такое же желание пробудила в нас шероховатость старого