"Андрей Макин. Французское завещание " - читать интересную книгу автора

С прекрасных берегов, где Сена катит воды,
Текут к вам голоса ее счастливых чад:
То царственным гостям сердечное "виват!"
От животворных сил французского народа.


Согласье утвердит и возведет в закон
Та Сила, что стоит за делом мира правым,
И мост, из века в век шагнувший величаво,
Уже скрепляет связь народов и времен:


Он уходящее с грядущим свел столетьем.
С тобой же породнил французские сердца:
Здесь имя твоего начертано отца -
То память Франции об Александре Третьем!


Как он, могуч и благ, держись его путей;
Прославленный твой меч да не кровавят войны:
Стой твердо и взирай в величии спокойном,
Как шар земной в руке вращается твоей.


Так! в равновесии неси его сквозь годы
Недрогнувшей рукой - вдвойне крепка она:
Ведь с Царством от отца тебе передана
И честь снискать любовь свободного народа.

"И честь снискать любовь свободного народа" - нас поразила эта фраза,
которую, завороженные мелодичным потоком стихов, вначале мы едва не
пропустили мимо ушей. Французы, свободный народ... Теперь мы поняли, почему
поэт осмелился давать советы властелину самой могущественной в мире империи.
И почему заслужить любовь этих свободных граждан было честью. В тот вечер в
перегретом воздухе ночной степи эта свобода предстала перед нами порывом
свежего и терпкого ветра, который волновал Сену и наполнял наши легкие своим
пьянящим и немного шальным дыханием...
Позднее мы сумеем оценить тяжеловесную напыщенность декламации Эредиа.
Но в ту пору эта выспренность на случай не помешала нам уловить в его
строках "нечто французское", чему пока еще мы не умели дать имя. Французский
дух? Французская учтивость? Мы еще не могли обозначить это словами.
А тем временем поэт обернулся лицом к Сене и вытянутой рукой указал на
другой берег, где высился купол Дворца инвалидов. Его рифмованная речь дошла
до болевой точки в истории франко-русских отношений: Наполеон, горящая
Москва, Березина... В тревожном напряжении, кусая губы, ждали мы, что
произнесет поэт в этом рискованнейшем месте. Лицо царя замкнулось.
Александра потупила глаза. Не лучше ли было обойти этот период молчанием,
сделать вид, будто ничего не было, и от Петра Великого перекинуться прямо к
сердечному согласию?
Но голос Эредиа зазвучал словно бы еще более патетически: