"Андрей Макин. Французское завещание " - читать интересную книгу автора

помещении. Давали, как видно, какой-то редкий для зимы продукт - апельсины,
а может, даже просто яблоки, не помню. Я уже преодолел самый главный
психологический барьер этого ожидания - дверь магазина, у которой в снежной
слякоти еще топтались десятки людей. В эту минуту подоспела сестра - вдвоем
мы имели право на двойное количество нормированного продукта.
Мы не поняли, что вызвало внезапный гнев толпы. Наверно, люди, стоявшие
позади нас, подумали, что сестра пытается втереться без очереди -
преступление непростительное! Раздались злобные выкрики, кольца длинной змеи
сжались, нас окружили грозные лица. Мы пытались объяснить, что мы брат и
сестра. Но толпа никогда не признает своей ошибки. Самые ожесточенные, те,
кто еще не переступил порога магазина, стали в ярости орать, сами толком не
зная на кого. И поскольку всякое массовое движение доводит размах своего
усердия до абсурда, из очереди стали выталкивать и меня самого. Змея
вздрогнула, плечи напружились. Пинок, и вот я уже не в очереди, а рядом с
сестрой, лицом к сплоченной цепи ненавидящих лиц. Я сделал попытку
втиснуться на свое место, но локти стоявших в очереди образовали сплошной
ряд щитов. Растерянный, с дрожащими губами, я встретился взглядом с сестрой.
И подсознанием угадал, что мы с ней особенно уязвимы. Двумя годами старше
меня, на пороге пятнадцати лет, она была еще лишена привилегий, какими
обладают молодые женщины, но уже утратила преимущества детства, которые
могли бы растрогать эту бронированную толпу. То же касалось и меня: в мои
двенадцать с половиной я еще не мог постоять за себя, как четырнадцати-,
пятнадцатилетние мальчишки, сильные агрессивной безответственностью
отрочества.
Мы поплелись вдоль очереди, надеясь, что нас пустят в нее несколькими
метрами дальше потерянного места. Но при нашем приближении тела сдвигались,
и вскоре мы оказались на улице, на растаявшем снегу. Несмотря на крик
продавщицы: "Которые за дверью, не стойте, на всех не хватит", люди
продолжали прибывать.
Мы остались в хвосте очереди, загипнотизированные безымянным
могуществом толпы. Я боялся вскинуть глаза, шевельнуться, засунутые в
карманы руки дрожали. И вдруг, как с другой планеты, до меня донесся голос
сестры - несколько слов, окрашенных улыбчивой грустью:
- А помнишь, "ортоланы, жаренные с трюфелями"?
И она тихонько засмеялась.
А я, глядя в ее бледное лицо и в глаза, в которых отражалось зимнее
небо, вдруг почувствовал, как мои легкие наполняются совсем другим
воздухом - воздухом Шербура, с его соленым туманом, влажной галькой пляжа и
звонкими криками чаек в необозримости океана. На мгновение меня ослепило.
Очередь продвигалась вперед, медленно подталкивая меня к двери. Я покорно
уступал ее движению, не расставаясь при этом с лучезарным мгновением,
которое ширилось во мне.
Ортоланы, жаренные с трюфелями... Я улыбнулся, украдкой покосившись на
сестру. Нет, мы не чувствовали своего превосходства над людьми, давившимися
в очереди. Быть может, мы жили даже скромнее многих из них. И принадлежали
мы к одному и тому же классу - к классу тех, кто переминается с ноги на ногу
на затоптанном снегу в центре индустриального города у дверей магазина в
надежде наполнить свои сумки двумя килограммами апельсинов.
И однако, услышав магические слова, которые мы узнали на банкете в
Шербуре, я почувствовал, что отличаюсь от этих людей. И не потому, что я