"Андрей Макин. Французское завещание " - читать интересную книгу автора

Среди этих-то незнакомых людей и забытых пейзажей я ее и увидел...
Молодая женщина, одежда которой странно выделялась на фоне элегантных
нарядов тех, кто был изображен на других фотографиях. На ней был толстый
ватник грязно-серого цвета, мужская шапка-ушанка. К груди она прижимала
ребенка, завернутого в шерстяное одеяло.
"Каким образом затесалась она в общество этих мужчин во фраках и женщин
в вечерних туалетах?" - пораженный, раздумывал я. И вообще вокруг нее на
других фотографиях - величавые проспекты, колоннады, виды Средиземноморья.
Присутствие этой женщины было анахронизмом, неуместным, необъяснимым.
Вырядившаяся в одежду, в которой в наши дни расхаживали только женщины,
зимой расчищавшие улицы от снежных завалов, она выглядела самозванкой в
нашем семейном прошлом.
Я не слышал, как вошла бабушка. Она положила руку мне на плечо. Я
вздрогнул, а потом, показав ей фотографию, спросил:
- Кто эта женщина?
На мгновение в глазах моей бабушки, всегда таких спокойных, метнулся
испуг. Каким-то даже небрежным тоном она ответила вопросом на вопрос:
- Какая женщина?
Мы оба замолчали и прислушались. Комнату наполнило странное шуршание.
Бабушка обернулась и, как мне показалась, обрадованно воскликнула:
- Мертвая голова! Смотри, мертвая голова!
Я увидел большую коричневую бабочку, сумеречного бражника, который
трепетал, пытаясь проникнуть в обманную глубину зеркала. Я бросился к нему с
вытянутой рукой, уже предвкушая, как мою ладонь защекочут его бархатистые
крылышки... Но тут я заметил необычный размер бабочки.
- Да их же две! Это сиамские близнецы! - воскликнул я.
В самом деле, казалось, бабочки слиплись одна с другой. И тельца их
судорожно трепыхались. К моему удивлению, бабочка-двойняшка не обращала на
меня ни малейшего внимания и не пыталась спастись. Прежде чем накрыть ее
ладонью, я успел заметить белые пятнышки на ее спинке - пресловутую мертвую
голову. Мы больше не возвращались к разговору о женщине в ватнике... Я
провожал взглядом полет отпущенной на волю бабочки - в небе она раздвоилась,
и я понял, насколько способен понять десятилетний мальчик, что означало это
слияние. Бабушкино смущение перестало меня удивлять.
Поимка спаренных бабочек оживила во мне два самых старых и самых
таинственных детских воспоминания: первое, относящееся к восьми годам,
состояло просто из нескольких слов старинной песенки, которую бабушка не
столько напевала, сколько иногда нашептывала, когда на своем балконе
склонялась над какой-нибудь одежкой, штопая воротник или закрепляя
отрывающиеся пуговицы. Меня зачаровывала последняя строка песенки:
...И там вдвоем с тобой мы будем спать вовеки.
Такой долгий сон двух влюбленных превосходил мое детское понимание. Я
уже знал, что, когда люди умирают (как, например, старуха соседка,
исчезновение которой минувшей зимой мне так понятно объяснили), они засыпают
навсегда. Выходит, как возлюбленные из песенки? Любовь и смерть странно
сплавились в моей юной голове. Печальная мелодия только усугубляла мое
смятение. Любовь, смерть, красота... И это вечернее небо, ветер, запах
степи, которые благодаря песенке я ощущал так, словно именно в это мгновение
и начал по-настоящему жить.
Второе воспоминание было таким отдаленным, что я даже не мог отнести