"Андрей Макин. Французское завещание " - читать интересную книгу автора

спят, повесить над могилой свою шаль. Нет, надо было найти нечто
единственное в своем роде... На другое утро целая делегация обнаружила в
самом глухом уголке кладбища висевшую на кресте "сумочку с Нового моста"...
Воображая эту дамскую сумочку среди крестов под небом Сибири, я и начал
понимать невероятную судьбу вещей. Они странствовали, вбирая под свою ничем
не примечательную оболочку целые эпохи нашей жизни, связывая далекие друг от
друга мгновения.
Что до брака моей бабушки с народным судьей, я, конечно, не замечал той
исторической причудливости, которую могли в нем ощущать взрослые. Из
рассказов о любви Шарлотты, об ухаживаниях моего деда, об этой столь
необычной для сибирских краев паре мне запомнилось только одно - как мой дед
в отутюженной гимнастерке и в начищенных до блеска сапогах направляется к
месту решительного свидания: За ним, в нескольких шагах, сознавая
торжественность минуты, медленно выступает секретарь суда, молоденький
попович, с огромным букетом роз. Народный судья, даже если он влюблен, не
должен быть похож на банального опереточного вздыхателя. Шарлотта, увидев
его издали, тотчас понимает, что означает эта мизансцена, и с лукавой
улыбкой принимает букет, который Федор взял из рук поповича. А этот
последний, оробев, но сгорая от любопытства, пятясь, исчезает.
И может быть, еще один фрагмент: единственная свадебная фотография (все
остальные, на которых был изображен дед, конфисковали во время его ареста):
лица обоих слегка наклонены друг к другу, и на губах Шарлотты,
неправдоподобно молодой и красивой, улыбчивый отсвет "пе-тите помм"...
Впрочем, далеко не все в этих долгих ночных беседах было внятно моим
детским ушам. Хотя бы вот эта выходка отца Шарлотты... Богатый и почтенный
врач однажды узнает от своего пациента, крупного полицейского чина, что
демонстрация рабочих, которая с минуты на минуту выплеснется на главную
площадь Боярска, будет встречена пулеметными очередями. Едва пациент уходит,
доктор Лемонье, сняв белый халат и даже не вызвав кучера, садится в свою
коляску и мчится по улицам предупредить рабочих.
Бойня была предотвращена... Я часто спрашивал себя, почему этот
"буржуй", представитель привилегированных классов, так поступил. Мы привыкли
видеть мир в черно-белом цвете: богатые и бедные, эксплуататоры и
эксплуатируемые, - словом, классовые враги и праведники. Поступок
Шарлоттиного отца сбивал меня с толку. Из поделенной надвое человеческой
массы возникал человек непредсказуемо свободный.
Не понимал я также того, что случилось в Бухаре. Угадывал только, что
произошло что-то страшное. Не случайно ведь взрослые упоминали о происшедшем
намеками, многозначительно покачивая головой. Это было табу, вокруг которого
вращался рассказ, описывающий обстановку. Я видел сначала реку, бегущую по
гладким камням, потом дорогу по бесконечной пустыне. И вот солнце качнулось
в глазах Шарлотты, щеки ожгло горячим песком, а в небе отдалось ржание...
Сцена, смысла которой я не понимал, хотя и ощущал ее физическую
насыщенность, тускнела. Взрослые вздыхали, меняли тему разговора, наливали
себе еще водки.
В конце концов я понял, что происшедшее в песках Центральной Азии
наложило навеки таинственный и какой-то особенно интимный отпечаток на
историю нашей семьи. Я заметил также, что об этом эпизоде никогда не
упоминают, если среди гостей присутствует сын Шарлотты, мой дядя Сергей...
Вообще-то если я и подслушивал ночные признания взрослых, то лишь для