"Владимир Малявин. Традиция "внутренних школ" ушу" - читать интересную книгу автора

вовсе не тем, что много знает и умеет, а тем, что "учится без устали" и
даже, поглощенный учением - этим непрестанным усилием
самосовершенствования, - довольствуется самым необходимым в жизни и
"забывает о надвигающейся старости".
Сходный жизненный идеал исповедовали и древние даосы, которые вместе с
Конфуцием заложили основы китайской традиции. В книге даосского философа
Чжуан-цзы (начало III в. до н. э.) есть рассказ про некоего необыкновенного
повара по имени Дин, который разделывал туши быков так легко и изящно,
словно танцевал под музыку и нож его никогда не тупился.
Рассказ о секретах своего искусства повар Дин начал словами: "Я люблю
Путь, а он выше мастерства..." Можно вспомнить, наконец, и даосский афоризм,
гласящий: "Великое мастерство похоже на неумение". И гунфу для китайцев -
это всегда свершение без усилия, неизбежно обременительного.
Итак, истинная мудрость, согласно китайской традиции, есть Путь (дао),
который по определению не есть идея или понятие - ведь Путь не имеет конца,
он есть только открытость. Дао не сводится также к какой-либо предметной,
определяемой практике, будь то труд, познание или даже "свободное
творчество". Мудрость предстает "праздностью" - вестницей полной
освобожденное духа, но эта возвышенная, культивированная праздность вовсе не
равнозначна беспечности и легкомыслию, от нее веет самоуглубленной работой
духа, она исполнена безупречной внутренней сосредоточенности; она, поистине,
сродни подвижничеству, но подвижничеству, которое свершается в гуще
повседневной жизни и не отделено от обычных житейских дел.
Величайший мудрец, говорили древние даосы, живет "погребенным среди
людей".
"Мудрый не отличается от других в том, что он говорит, действует и
мыслит. А тем, что он никогда не говорит, не действует и не размышляет, он
отличается от других людей" (изречение из даосского трактата "Гуань
Иньцзы").
В наследии ушу мы тоже рано или поздно открываем для себя практику, в
которой на удивление органично и ненасильственно соединяется методика
оздоровления и омоложения, техника рупокашного боя, эстетизм телесной
пластики и моральное совершенствование. И все эти аспекты традиции ушу
пронизаны духом легкой, как бы непритязательной и потому истинно жизненной
свободы. Последнее слово здесь принадлежит все-таки самому человеку, не
связанному застывшими формами, погруженному в стихию вольного творчества -
настолько вольного, что мудрый даже "забывает" о себе. Возможно же такое
потому, что китайский мастер, каким бы делом он ни занимался, втайне верит,
что в жизни все само собой сходится наилучшим образом и подлинная красота не
может не быть одновременно истинной пользой и настоящей добродетелью.
Мудрость, в китайском понимании, - это сама жизнь, но жизнь, открытая
человеком, до последней мелочи осмысленная. Вот это искреннее доверие к
жизни и составляет исток стилистического единства китайской культуры,
источник по-детски чистой радости китайского художника, китайского учителя.
Не следует, конечно, забывать о качественном отличии мистического опыта
дао и опыта предметного. Любовь к дао - выше "любви к искусству". Это тонкое
различие распространяется и на традицию ушу. Мастер Сюэ Дянь начал свою
книгу о кулачном искусстве с разговора о различиях между "воинским
искусством" и "искусством дао". "Те, кто упражняются в воинском искусстве, -
писал Сюэ Дянь, - заботится о позах и уповают на физическую силу. Те, кто