"Александр Малышкин. Падение Даира (Сб. "Поединок" 1982)" - читать интересную книгу автора

собой; в вечере, в юных была красота славы и убийств. И шла речь; во мраке
гудело море неотвратимым и глухим роком; и шла ночь упоений и тоски.
Был круговорот любвей; встречались у витрин, у блистающих зеркал
Пассажа, в зеленоватых гостиных улиц, у сумеречных памятников площадей.
Девушки на ходу протягивали из мехов тонкие свои драгоценные руки;
звездные глаза смеялись нежно и жалобно: их увлекали, сжимая, в качающуюся
темь бульваров, голос мужественных, тоскующих шептал:
- Последняя ночь. Как больно...
Горя хрустальными глазами, метеорами мчались машины - через гирлянды
пылающих перспектив - во влажные ветры полуостровов, - с повторенными в
море огнями ресторанов (там скрипка звенит откликом цыганского
разгула...), в свистящий плеск ветвей и парков. Сходили в муть, в обрывы,
там металось довременное мраком, нося отраженные звезды, шуршали
колеблемые над ветром покрывала. Прижимались друг к другу холодноватыми от
ветра губами, полными улыбок и тоски, и волны были сокровенны и глухи,
волны бросали порывом это хрупкое, драгоценное в мехах к нему, уходящему,
и девушка, приникая, шептала:
- Мне сегодня страшно моря... Я вижу глубину, она скользкая и
холодная.
И он, может быть, этот, ушедший с любимой к морю, может быть, другой
- там, в городе, у сумеречного памятника, может быть, еще третий и сотый -
в ослепительных зеркалах ресторанов - повторял, торопясь и задыхаясь:
- Любимая моя, эта ночь - навсегда. В эту ночь - жить. Мы выпьем
жизнь ярко! Ведь любить - это красиво гореть, забыть все...
И снова в туманы, теплые и влажные, кричала сирена, летели, валясь
назад, загородные кварталы, трущобы бедноты и керосиновых фонарей. А
влажные туманы просвечивались и утончались; раздвигались; рос и ширился в
золотистом зареве ночной полдень улиц; раздвигались перспективы, и туда,
ринувшись, потеряв волю, мчались машины - в арки громадных молочно-голубых
сияющих шаров.
Это Доре.
Замедлен лет плавных крыльев; еще толчок - и стали, качнув
бриллиантовую эгретку. И еще и еще, обегая полукруги, стекались авто,
убегали; спархивали, стопывали на асфальт засидевшиеся телеса, ловко
оталиенные цилиндры, плюмажи миссий, драгоценные манто, аксельбанты
сиятельных; туда - в кружащиеся монументально зеркальные зевы.
Уютный подъем лестниц, сотворенных из ковров, растений и мягких
сияний; утонченно почтительные поклоны лакеев, перехвативших на лету
крошечное пальто бритого, тучного, с обвислой сзади оливковой шеей; у
зеркал на повороте краткая остановка блистающей подруги, и за ней
причмокивающийся, щурящийся через монокль взгляд того, с выпяченной
челюстью - в атласный вырез, в розовую роковую теплоту.
Спутник сжал рукой палаш. "Наглец!" - хотел крикнуть он, но девушка
умоляюще, нежно сжала локоть.
- Это же известный... парижский... Z... - Офицер почти
приостановился, подавленный: это качались на лакированных носках,
шаловливо посмеиваясь, сумасшедшие алмазные россыпи, мировая нефть... Надо
было улыбнуться, хотя бы дерзко, но любезно - в прищуренный испытующий
монокль, в бриллиантовую запонку пластрона - мы не варвары, мсье!
И за портьерой открылась сияющая вселенная: проборы, орхидеи, белые