"Александр Малышкин. Падение Даира (Сб. "Поединок" 1982)" - читать интересную книгу автора

истлели, а братва говорила, что придется лезть через море. Впереди
колыхались по земле багровые тени - это на берегу, сзади, жгли костры,
чтобы не сбиться идущим.
И справа далеко-далеко шли и качались белые пожары. Они светили в
пустые поля, где не шел никто... А в сухое море сползали из мрака тьмы
тем, уже железом орудия загромыхали по откосам, под мягкое глухое ржанье,
скатываясь в неезженный морок. Головные ушли далеко. Понемногу скрылись
костры, только зарева их тлели обманно, призрачно. Микешин сказал Юзефу:
"Друг за дружку давай держаться, братишка"... И вот стало все глухо, черно
и мертво, как на дне.
Через час взводный учуял что-то впереди и прошипел: "Ложись!" Тогда
пригнулись к земле и полезли дальше, сжав зубы.
Так начался знаменитый удар командарма N.
Всю ночь молчали аппараты.
И с рассвета тусклые облака пошли от моря на страну. В пространства
ползли полчища облаков - неслышно, могуче, бездонно. На рассвете тревожные
звонили в кабинет к командарму: "Дуют ветры южных румбов, восемь
баллов..." Из бессонного кабинета верные и четкие шаги отзвучали в
сумерках коридоров к аппаратам. Свинцовый рассвет глядел в окна: рассвет
ли, день ли, годы ли? И опять:
- С частями за заливом связи нет. Слышна канонада на побережье...
Перед террасой с севера лежали полки: ждали. Вот-вот должно было:
вспыхнуть зовами, заревами в далеком - за террасой, загудеть из моря
позади смятенного, не верящего еще противника; и тогда, с севера -
ощетиненным потоком взреветь на террасу - в крик, в крошево, в навстречу.
Но в облаках, тяжких, лизавших угрюмые, лютые массивы, уже шел
рассвет; за массивами продолжал лежать враг, хитрый, настороженный, и
сзади его все молчало... На рассвете, не дождавшись, потоком разъяренных,
опасливо пригибающихся к земле, хлестнуло на террасу и - разбилось о
камни: отхлынув, легли человечьими грудами во рвах, в мглистых плоскостях
плацдарма...
С моря дул ветер.
И с моря бежало ручейками, серо-грязными озерами - бежало хлябями
тусклых высот; затопляло дно залива, взрыхленное ступнями тысяч. В
слякоти, в озерах, глубиневших каждую минуту, хлюпали резервы, брошенные
вдогонку ушедшим. Свинцовым поясом стояли воды у берегов, в водах тонули
дороги. Не было дорог. И опять:
- Немедленно, по приказанию командарма...
- Все меры исчерпаны. Связи нет...
На рассвете грозой пробило из-за моря. Это они, прижатые к берегу
множества - прижатые к морю - в туманы били грозой. В море шли резервы,
изнемогая, по колена в воде; с материка выгоняли деревни в воду - мостить
плотины - задержать море. Деревни хлюпали базарами в воде, путались
ленивыми, вязнущими телегами, плотины росли - осклизлые, зыбкие, седые - и
таяли тотчас: ветер и воды пожирали их.
Командарм стоял у аппаратов - серый, как тень, от железной бессонной
ночи - может быть, единственной в жизни и - в истории. Аппараты молчали...
и вдруг - из дальнего, из прорвавшихся ослепительных снов - крикнуло
грозой:
- Есть. В двенадцать часов без выстрела форсирована терраса.