"Эмиль Мань. Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII " - читать интересную книгу автора

столбы с изображениями человеческой головы, стоящие вдоль домов на мосту
Нотр-Дам, и что лицо он прячет под широкими полями шляпы. Обычно его
называли "Щупом". А действовал он, как правило, так. Устроив засаду и
оставаясь незаметным, негодяй поджидал, пока на расстоянии вытянутой руки от
него окажется какая-нибудь женщина, одним прыжком набрасывался на нее,
прижимал к себе и принимался ощупывать "фасад" несчастной руками в железных
перчатках. По словам одной монмартрской садовницы, которую он подверг
подобному "ощупыванию", она "испытывала такую боль, когда он прижимался и
шарил по всем моим "местам", какую и вообразить-то невозможно"...
Представляется, однако, маловероятным, что этот мерзавец на самом деле
мог встретить многих женщин, которые блуждали бы по городу в темноте и стали
бы жертвами его преступной и патологической страсти их "ощупывать".
"Никто не решался выйти из дому, когда темнело, потому что в это время
начинался немыслимый кавардак... Вы никогда не поверите, узнав, сколько
грабежей и убийств совершалось в этом городе! - говорит один из персонажей
"Сатирического романа". Если не считать тех, кого выгоняли на улицу срочные
дела; людей, оказавшихся там не по своей воле; распутников и распутниц;
юнцов, терзаемых любовной лихорадкой; кавалеров и дам, возвращающихся из
Лувра или с бала, проходившего в каком-то другом месте, в карете, окруженной
телохранителями; смельчаков и безумцев - стоило на город спуститься
сумеркам, никто и носа из-за крепкой двери не высовывал. Парижане
предпочитали тихонечко сидеть в своих домах. И даже заслышав крики
несчастных, которых либо обворовывали, либо убивали, - а такое случалось не
то чтобы часто, а попросту каждый день, - они остерегались и пальцем
пошевелить. Панический ужас душил всякое мужество, всякое великодушие,
всякое сочувствие ближнему. Если кому-то случится попасть в лапы бандита,
утверждал один из писателей того времени, "кроме Господа, ему остается
уповать лишь на собственные руки и ноги", то есть на силу и на проворство.
Что же, получается, столичные власти были не в силах обуздать воров и
убийц, которые разоряли город, не давали его обитателям передохнуть, без
конца угрожая их жизни и их имуществу? Приходится признать: все было именно
так. Армия преступников непрерывно пополнялась все новыми и новыми
"рекрутами". А чем располагала власть? Едва ли тремя сотнями караульных, еще
тремя сотнями полицейских, подчинявшихся Ратуше, шестнадцатью квартальными
комиссарами, несколькими дюжинами сержантов, слабым и вялым городским
ополчением, вооруженным не лучше, чем артисты, играющие солдат на сцене...
Ну и как можно было при таких условиях предпринимать какие бы то ни было
энергичные репрессивные меры? Сколько раз власти пытались усилить хотя бы
ночное патрулирование или конный дозор! Благие намерения так и оставались
намерениями: денег не хватало.
В конце концов власти ограничились умножением числа ордонансов, твердо
веря в способность написанного на бумаге указа кого-то к чему-то принудить.
И посыпались они при Людовике XIII просто-таки дождем... Лакеям отныне
возбранялось носить при себе оружие, дезертирам предписывалось вернуться в
армию, а солдатам - в казармы, бродяги и нищие должны были немедленно
покинуть город, владельцам доходных домов, тем, кто держал трактиры,
табачные лавки, таверны категорически запрещалось давать приют этому сброду,
простые горожане получили приказ охотиться за ним, офицеров полиции
призывали выполнять возложенные на них задачи с большей точностью...
Нарушителям грозили лишением работы, штрафами, телесными наказаниями, а то и