"Надежда Мандельштам. Воспоминания." - читать интересную книгу автора

бороться, под свои знамена. Этому сословию и этим идеям клялись, и эти
клятвы были (и остаются) чудными и священными. И пересмотру не подлежат.
Интеллигент. Гражданин, присягнувший на верность четвертому
сословию... Но что же все-таки делает человека интеллигентом?
"Может, отношение к литературе? - спрашивал Мандельштам. - Пожалуй,
но не совсем..." И тогда, пишет Н. Я., как решающий признак он выдвинул
отношение человека к поэзии. У нас поэзия играет особую роль. Она будит
людей и формирует их сознание.
Все так - "за поэзию у нас убивают". Но ведь не только за поэзию.
Сколько сфабриковано было губительных дел против интеллигенции, и "каждое
такое дело - эрмитажники, историки, словарники - это крупица народного
мозга, это мысль и это духовная сила, которую планомерно уничтожали". Это
те же кормильцы, что и крестьяне, но с поправкой - душе-кормильцы! -
современников и потомков... И наступил голод, Мы росли на голодном и
вредном пайке и до сих пор не можем оправиться от нашего затянувшегося
(чтобы не сказать - безнадежного!) невежества.
"В Курске выловили знаменитых соловьев, и молодняку не у кого
учиться. Так пала курская школа соловьиных певцов из-за прихоти людей,
посадивших лучших мастеров в клетки".
- Кто ваш отец в поэзии? - спрашивала Н. Я., пытаясь уловить
преемственность. - Мандельштам называл Аннен-ского. А вы?..
Я терялся, полагая себя безотцовщиной. "У нас нет родословной, -
писал я тогда о нашем поколении. - Мы произошли от взрыва. Он порвал
старые связи. И кости наших предков нам не собрать".
Было ясно, что мы не от Суркова и даже не от Асеева - не тот
смысловой состав! - и только много позже, в разговорах на Большой
Черемушкинской, когда Гельфанд говорил: "Откиньте занавеску и поставьте
бутылку на стол", - мне открылось, что вышли мы (кто хоть сколько-нибудь
вышел), как и наши отцы, из XIX века и эллинов. В исторической традиции мы
оказались ровесниками наших отцов, а они нашими современниками: Ходасевич,
Хлебников, Клюев; конечно - Ахматова и Мандельштам; Пастернак, Гумилев,
Цветаева. Круг ширился, в него вернулись в качестве современников, а не
предшественников, Блок, Вл. Соловьев, Флоренский, Розанов, Франк, Сергий
Булгаков и Сергий Трубецкой и, конечно, Анненский. Впрочем, они были
отчасти и предшественники, а собственно предшественники начинались с Фета,
Тютчева, Некрасова. В XIX веке мы чувствовали себя как дома, из которого,
как теперь выяснилось, только что вышли. Чтобы образовать
свой, уже немало возведенный усилиями наших отцов-современников.
Иначе и не могло быть. XIX век мы интуитивно предпочли пустоте
"советского периода", из которого (особенно из поэзии) было вычищено все
честное и талантливое. Но осознать свое выпадение из времени (свое
отщепенство) было непросто.
- Что вы тут сидите на бревнышках, как отщепенцы, - сказала мне и
двум моим друзьям веселая комсомолка в одной из деревень Калужской области
в 1958 году. Это было смешно: мы не были отщепенцами, мы просто сходу не
вломились в правление колхоза.
Через десять лет это уже не было смешно. Честные книги и рукописи
арестовывались вместе с читателями. Последний обыск (известный мне) был
учинен весной 1983 года: был изъят архив Н. Я.
Мы перестраивались в "догутенберговскую", как говорила Анна