"Надежда Мандельштам. Воспоминания." - читать интересную книгу автора

улицу или квартал. Они жили двойной жизнью: днем числились служащими
домоуправления - слесарями, дворниками, водопроводчиками - не потому ли у
нас всегда текут краны? - а по ночам в случае надобности торчали до утра в
чужих квартирах. На их содержание шла часть нашей квартирной платы - это
ведь тоже расходы по содержанию дома. А как расценивалась их ночная
работа, мне знать не дано.
Старший из агентов занялся сундучком с архивом, а двое младших
обыском. Тупость их работы бросалась в глаза.
Действовали они по инструкции, то есть искали там, где, как принято
думать, хитрецы прячут тайные документы и рукописи. Они перетряхивали одну
за другой книги, заглядывали под корешок, портили надрезами переплеты,
интересовались потайными - кто не знает этих тайн? - ящиками в столах,
топтались вокруг карманов и кроватей. Запрятать бы рукопись в любую
кастрюлю, она бы там пролежала до скончания века. Или еще лучше просто
положить на обеденный стол...
Из двух младших я запомнила одного - молодого, ухмыляющегося,
толсторожего. Он перебирал книги, умиляясь старым переплетам, и уговаривал
нас поменьше курить. Вместо вредного табака он предлагал леденцы в
жестянке, которую вынимал из кармана форменных брюк. Сейчас один мой
добрый знакомый, писатель, деятель ССП, усиленно собирает книги,
хвастается старыми переплетами и букинистическими находками - Саша Черный
и Северянин в первоизданиях - и все предлагает мне леденец из жестяной
коробочки, хранящейся в кармане отличных узеньких брюк, сделанных на заказ
в самом закрытом литературном ателье. Этот писатель в тридцатых годах
занимал какое-то скромное место в органах, а потом благополучно
спланировал в литературу. И эти два образа - пожилого писателя конца
пятидесятых годов и юного агента тридцатых - сливаются у меня в один. Мне
кажется, что молодой любитель леденцов переменил профессию, вышел в люди,
ходит в штатском, решает нравственные проблемы, как полагается писателю, и
продолжает угощать меня из той же коробочки.
Этот жест - угощение леденцами - повторялся во многих домах и при
многих обысках. Неужели и он входил в ритуал, как способы входа в дом,
проверка паспортов, ощупывание людей в поисках оружия и выстукивание
потайных ящиков? Нас обеспечили процедурой, обдуманной до мельчайших
деталей и ничуть не похожей на безумные обыски первых дней революции и
гражданской войны. А что страшнее, я сказать не могу.
Старший чин, невысокий, сухопарый, молчаливый блондин, присев на
корточки, перебирал в сундучке бумаги. Действовал он медленно,
внимательно, досконально. К нам прислали, вернее, нас почтили вполне
квалифицированными работниками литературного сектора. Говорят, этот сектор
входит в третье отделение, но мой знакомый писатель в узеньких брючках,
тот, что угощает леденцами, с пеной у рта доказывает, что то отделение,
которое ведает нами, считается не то вторым, не то четвертым. Роли это не
играет, но соблюдение некоторых
административно-полицейских традиций вполне в духе сталинской эпохи.
Каждая просмотренная бумажка из сундука шла либо на стул, где
постепенно вырастала куча, предназначенная для выемки, либо бросалась на
пол. По характеру отбора бумаг можно всегда сообразить, на чем собираются
строить обвинение, поэтому я навязалась чину в консультанты, читала
трудный почерк О. М., датировала рукописи и отбивала все, что можно,