"Надежда Мандельштам. Воспоминания." - читать интересную книгу автора

возле нее новые люди. Н. Я. удивлялась этому и объясняла: они
самозарождаются. А главное, самозарождались (и собирались вокруг Н. Я.),
чтобы разговаривать.
Собираться было не принято и опасно (безопасно это стало совсем
недавно), а тогда без водки не умели, да и боялись собираться для
разговора. Зато научились так разговаривать, чтобы ничего не сказать.
Чтобы - не дай Бог! - не выявить себя словом, но лучше - спрятаться за
него.
Позже, уже на Большой Черемушкинской, мы прятались за бутылку.
- Откиньте занавески, - говорил Гельфанд, - и поставьте бутылку на
стол. Пусть видят, что мы как люди...
Но чтобы прятаться за бутылку, надо было вернуть в отношения слово -
откровенное и думающее. Мало кто из старших ставил себе такую задачу. По
сути дела - восстановление общества.
В комнатке за кухней у Шкловских помещалось и восемь, и десять
человек - сколько приходило к Н. Я. Но случалось (особенно в начале 60-х),
когда она звала к себе кого-нибудь одного ("тесно, нечем дышать").
Остальные ждали в столовой. Не все с первого раза прошли это
"собеседование", некоторые вообще не прошли. А многие так и не поняли
"отборочной функции" этих неоднозначных бесед.
Не громко ли это звучит - восстановление общества? И не наивно ли - с
общения его нескольких одичавших представителей? Но, может, вы знаете, как
это сделать иначе?
Н. Я. знала, что она делает, понимала, кому путает карты, и не
забывала об осторожности.
- Почему не эмигрировала она? - спрашивают сейчас. - Когда так
боялась ареста и мечтала, как о немыслимом для многих ее современников, -
умереть в своей постели.
Потому же, почему не эмигрировали Осип Мандельштам и Анна Ахматова.
"Вы помните, - спросила Н. Я. одного соблазнителя, - почему отказался
бежать Сократ?"
"Он был гражданином", - кажется, уточнила она. А гражданин не
свободен от очень немногого: от совести, десяти заповедей и судьбы своего
народа... Это - почти интеллигент.
Куда мы годились - на что? - в мутные шестидесятые?
Мы считали себя интеллигентами, хотя были грамотеями (каких сегодня
тысячи) и отчасти - карбонариями (то есть грамотеями с сомнительным
поведением).
Нас можно было прикормить - не поскупиться! - что, кстати, и
делалось, и тогда мы вошли бы в славную надстрой-
ку над нашим, как теперь выяснилось, несуществующим базисом.
Можно было лишить нас прописки в надстройке (за строптивость) и
получить чистого карбонария. Крайнего диссидента (на уровне листовок),
или, как теперь говорят, - экстремиста.
Со многими так и случилось, и они (в надстройке или в оппозиции к
ней) исчерпались в своем, ныне прошедшем времени. А сейчас либо
сопротивляются точному знанию о себе, либо с трудом приобретают его.
Для Н. Я. вопрос точного знания о себе был главным.
Он решался в русской традиции - в верности "четвертому сословию", как
сказал Мандельштам. В возрождении и уточнении понятия "интеллигент".