"Томас Манн. Тристан (Новелла)" - читать интересную книгу автора

и незачем подниматься ранним утром. Совесть, сударыня... скверная это
штука! Я и мно подобные, мы всю жизнь только о том и печемся, только тем и
озабочены, чтобы обмануть свою совесть, чтобы ухитриться доставить ей хоть
маленькую радость. Бесполезные мы существа, и и мне подобные, и, кроме
редких хороших часов, мы всегда уязвлены и пришиблены сознанием
собственной бесполезности. Мы презираем полезное, мы знаем, что оно
безобразно и низко, и отстаиваем эту истину так, как отстаивают лишь
насущно необходимые истины. И тем не менее мы вконец истерзаны муками
совести. Мало того, вся наша внутренняя жизнь, наше мировоззрение, наша
манера работать... таковы, что они воздействуют на наш организм самым
нездоровым, самым губительным и разрушительным образом, и это еще ухудшает
положенно. Тут-то и появляются на сцену всевозможные успокоительные
средства, без которых мы бы просто но выдержали. Многие из нас, например,
чувствуют потребность в упорядоченном, строго гигиеническом образе жизни.
Ранний, немилосердно ранний подъем, холодная ванна, прогулка по снегу...
Благодаря этому мы хоть немножко, хоть какой-нибудь час бываем довольны
собой. А дай я себе волю, я бы, поверьте, полдня пролежал в постели. Если
я рано встаю, то это, собственно, лицемерие.
- Нет, отчего же, господин Шпинель! Я нахожу, что это сила воли...
Не правда ли, госпожа советница?
Госпожа советница согласилась, что это сила воли.
- Лицемерие или сила воли, сударыня! Кому какое слово больше нравится.
Я, право, на все смотрю настолько грустно, что...
- Вот именно. Ну, конечно же, вы слишком много грустите.
- Да, сударыня, мне часто бывает грустно.
...Дни стояли прекрасные. В ослепительной яркости морозного безветрия,
в голубоватых тенях, ясные и чистые, белели земля, горы, дом и сад, и надо
всем этим поднимался безоблачный свод нежно-голубого неба, в котором,
казалось, пляшут мириады сверкающих пылинок и блестящих кристаллов.
Супруга господина Клетериана чувствовала себя в эти дни сносно; жара у нее
не было, она почти не кашляла и ела без особого отвращения. Целыми часами,
как ей было предписано, сидела она на террасе в морозную солнечную погоду.
Сидела среди снегов, закутанная в одеяла и меха, и с надеждой вдыхала
чистый, ледяной воздух, полезный для ее дыхательного горла. Иногда она
видела, как прохаживается по саду господин Шпинель, тоже тепло одетый, в
меховых сапогах, придававших уже просто фантастические размеры его ногам.
Он осторожно ступал по снегу, и в положении его рук была какая-то
настороженность, какое-то застывшее изящество; подходя к террасе, он
почтительно здоровался с госпожой Клетериан и поднимался на несколько
ступенек, чтобы завязать разговор.
- Сегодня во время утренней прогулки я видел красивую женщину...
Боже мой, как она была красива! - говорил он, наклонив голову к плечу и
растопырив руки.
- В самом деле, господин Шпинель? Опишите же мне ее!
- Нет, не могу. Если б я это сделал, я бы дал вам о ней неверное
представление. Проходя мимо этой дамы, я едва успел окинуть ее взглядом,
по-настоящему я ее не видел. Но смутной тени, мелькнувшей передо мной,
было достаточно, чтобы разбудить мое воображение, и я унес с собою
прекрасный образ... Боже, какой прекрасный!
Она засмеялась: