"Томас Манн. Тонио Креген (Новелла)" - читать интересную книгу автора

крёгеровский дом, заодно со своей долгой и почтенной историей, был
объявлен к продаже, фирма перестала существовать. А мать Тонио, его пылкая
красавица мать, так чудесно игравшая на рояле и на мандолине, которой все
на свете было безразлично, по истечении годичного траура снова вышла
замуж, на сей раз за музыканта с итальянской фамилией, и последовала за
ним в голубые дали. Тонио Крёгер считал, что это, пожалуй, взбалмошный
поступок; но разве он был вправе запрещать ей? Ведь он писал стихи и даже
не умел ответить на вопрос, кем же он все-таки станет в жизни...
Он покинул родной город с его кривыми улочками, где над островерхими
крышами свистал сырой ветер, покинул фонтан и старый орешник в саду,
покинул друзей детства, море, которое так любил, и у него даже не защемило
сердце. Ибо он сделался умным и взрослым, понял, что происходит с ним, и
стал насмешливо относиться к тяжеловесному, низменному существованию, так
долго окружавшему его.
Он всецело предался силе, казавшейся ему самой возвышенной на земле,
силе, к служению которой считал себя призванным и которая сулила ему
величие и почести, силе духа и слова, с улыбкой, господствующей над темной
и немой жизнью. С юношеской страстью служил он ей, и в награду она дала
ему то, что Могла дать, беспощадно взыскав с него все, что привыкла брать
взамен.
Она обострила его зрение, позволила ему познать великие слова, которые
распирают грудь человека, она открыла ему души людей и его собственную
душу, сделала его ясновидцем и раскрыла перед ним сущность мира, то
сокровенное, что таится за словами и поступками. И он увидел только
смешное и убогое, убогое и смешное.
И тогда вместе с мукой и высокомерием познания пришло одиночество, ибо
в кругу простодушных и веселых, но темных разумом его не терпели; клеймо
на его челе вселяло в них тревогу. Зато все более жгучим становилось для
него наслаждение словом и формой; он любил говорить (эту мысль он тоже для
себя отметил), что проникновение в душу человека неминуемо ввергло, бы нас
в ипохондрию, если бы радость выражения не сохраняла нам бодрость духа...
Он жил в больших городах, чаще на юге, так как полагал, что под южным
солнцем пышнее взойдет его искусство. А может быть, это кровь матери
влекла его в те края... И так как его без любое сердце было мертво, то он
искал плотских утех, спускался в низины чувственности и нестерпимо мучился
жгучей своей виной. Впрочем, здесь, быть может, сказалось наследие отцаг
этого высокого, задумчивого, тщательно одетого человека с полевым цветком
в петлице; оно заставляло его страдать в низинах страсти и временами
пробуждало в нем неясное, тоскливое воспоминание об утехах души, некогда
столь доступных ему, а теперь от него ускользнувших.
Его охватили отвращение и ненависть к чувственности. Он томился по
чистоте, по пристойной мирной жизни, а между тем вдыхал воздух искусства -
теплый, сладостный, напоенный ароматами воздух непреходящей весны, в
котором все движется, бродит и прорастает в тайном блаженстве созидания,
Так вот и получилось, что он, безудержно кидаясй из одной крайности в
другую, - от ледяных вершин духа к всепожирающему пламени низких страстей,
все же вел изнурительную жизнь, жизнь распутную, неумеренную и
беспорядочную, которая ему самому внушала отвращение.
"Какой ложный путь! - думал он временами. - Как могло случиться, что я
пустился во все эти нелепые приключения? Я ведь не цыган из табора, а