"Томас Манн. Тонио Креген (Новелла)" - читать интересную книгу автора

языка, дух писателя как высшее проявление человеческого духа вообще,
литератор как совершенный человек, как святой - только фикция, что так
смотреть на вещи - значит смотреть на них недостаточно пристально?
- Вы вправе все это говорить, Лизавета Ивановна, применительно к
творениям ваших писателей, ибо достойная преклонения русская литература и
есть та самая святая литература. Но я вовсе не упустил из виду ваших
возможных возражений, напротив, они часть того, о чем я сегодня так
неотвязно думаю... Посмотрите на меня. Вид у меня не слишком веселый,
правда? Староватый, усталый, осунувшийся. Но так - возвращаясь к вопросу о
"познании" - и должен выглядеть человек, от природы склонный верить в
добро, мягкосердечный, благожелательный я немного сентиментальный, но
которого вконец извели и измотали психологические прозрения. Преодолевать
мировую скорбь, наблюдать, примечать, оправдывать даже самое странное - и
сохранять бодрость духа, утешаясь сознанием своего морального
превосходства над нелепой затеей, именуемой бытиём... да, конечно! Но ведь
иногда, несмотря на радость выражения, человеку все же становится
невмоготу. Все понять - значит все простить? Не уверен. Существует еще то,
что я называю "познавательной брезгливостью", Лизавета: состояние, при
котором человеку достаточно прозреть предмет, чтобы ощутить смертельное
отвращение к нему (а отнюдь не примиренность). Это случай с датчанином
Гамлетом, литератором до мозга костей. Он-то понимал, что значит быть
призванным к познанию, не будучи для него рожденным. Провидеть сквозь
слезный туман чувства, познавать, примечать, наблюдать - с усмешкой
откладывать впрок плоды наблюдения даже в минуты, когда твои руки
сплетаются с другими руками, губы ищут других губ, когда чувства помрачают
твой взгляд, - это чудовищно, Лизавета, это подло, возмутительно... Но что
толку возмущаться?
Другая, не менее привлекательная сторона всего этого - пресыщенность,
равнодушие, безразличие, устало-ироническое отношение к любой истине; ведь
не секрет, что именно в кругу умных, бывалых людей всегда царит молчаливая
безнадежность. Все, что бы ни открылось вам, здесь объявляется уже
устаревшим. Попробуйте высказать какую-нибудь истину, обладанье которой
доставляет вам свежую, юношескую радость, и в ответ вы услышите только
пренебрежительное пофыркиванье... Ах, Лизавета, тсак устаешь от литературы!
Наш скептицизм, нашу угрюмую сдержанность люди часто принимают эа
ограниченность, тогда как на самом деле мы только горды и малодушны.
Это о "познании". Что же касается "слова", то тут, возможно, все
сводится не столько к преображению, сколько к замораживанию чувства, к
хранению его на льду, и правда, ведь есть что-то нестерпимо холодное и
возмутительно дерзкое в крутой и поверхностной расправе с чувством
посредством литературного языка. Вели сердце у вас переполнено, если вы
целиком во власти какого-нибудь сладостного или высокого волнения, - чего
проще? - сходите к литератору, и в кратчайший срок все будет в порядке. Он
проанализирует ваш случай, найдет для него соответствующую формулу,
назовет по имени, изложит его, сделает красноречивым, раз навсегда с ним
расправится, устроит так, что вы станете к нему равнодушным, и даже
благодарности не спросит. А вы пойдете домой остуженный, облегченный,
успокоенный, дивясь, что, собственно, во всем этом могло каких-нибудь
несколько часов назад повергнуть вас в столь сладостное волнение. И вы
намерены всерьез заступаться за этого холодного, суетного шарлатана ? Что