"Томас Манн. Тонио Креген (Новелла)" - читать интересную книгу автора

какое-то слово, обыкновенное, незначащее слово, но в голосе се послышались
теплые нотки - и его сердце в восхищении забилось куда более сильно, чем
некогда, когда он еще несмышленым мальчишкрй глядел на Ганса Гансена.
В тот вечер он унес с собой ее образ: толстые белокурые косы,
миндалевидные, смеющиеся синие глаза, чуть заметная россыпь веснушек на
переносице. Он долго не спал, все ему слышались теплые потки в ее голосе;
он пытался воспроизвести интонацию, с какой она произнесла то незначащее
слово, и вздрогнул. Опыт подсказал ему, что это любовь. И хоти он знал,
что любовь принесет с собой много мук, горестей и унижений, что она
нарушит мир в его сердце, наводнит его мелодиями и он лишится покоя,
который нужен для всякого дела, для того, чтобы в тиши создать нечто
Целое, он все же радостно принял се, предался ей всем существом, стал ее
пестовать всеми силами души, ибо знал: любить это богатство и-это жизнь, а
он больше стремился быть богатым и жить, чем созидать в тиши.
Итак, Тонио Крёгер влюбился в резвую Инге Хольм; случилось это в
гостиной консульши Хустеде, откуда в тот вечер была вынесена вся мебель,
так как у Хустеде происходил урок танцев; отпрыски лучших семейств города
обучались на этих уроках танцам и хорошим манерам. Они устраивались
поочередно то в одном, то в другом родительском доме. Для этой цели из
Гамбурга раз в неделю приезжал учитель танцев Кнаак.
Франсуа Кнаак звали его. И что это был за человек!
J'ai I'honneur de гае vous representer, - представлялся он, - топ nom
est Knaak... [Имею честь представиться, моя фамилия Кнаак... (франц.)] -
Это произносится не во время поклона, а когда ты уже выпрямишься, -
негромко, но явственно. Конечно, не каждый день случается
отрекомендовывать себя по-французски, но тот, кто умеет делать это искусно
и безупречно, на родном языке и подавно справится с такой задачей. Как
замечательно облегал черный шелковистый сюртук жирные бока господина
Кнаака! Брюки мягкими складками ниспадали на лакированные туфли,
отделанные широкими атласными бантами, а его карие глаза взирали на мир,
утомленные счастливым сознанием собственных неоспоримых совершенств...
Господин Кнаак прямо-таки подавлял веех преизбытком уверенности и
благоприличия. Он направлялся к хозяйке, - ни у кого больше не было такой
походки: упругой, гибкой; плавной, победоносной, - склонялся перед ней и
ждал; пока ему протянут руку. Затем тихо благодарил, отступал, словно на
пружинах, поворачивался на левой ноге, оттянув к низу носок правой, щелкал
каблуками и удалялся, подрагивая бедрами.
Уходя из гостиной, полагалось с поклонами пятиться к двери; подавай
стул, не хватать его за ножку, не волочить за собою, но нести, взявши за
спинку, и бесшумно опустить на пол. И уж конечно, никак нельзя было стоять
сложив руки на животе и высунув кончик языка; а если кто-нибудь все же
позволял себе это, господин Кнаак умел так зло воспроизвести его позу, что
у бедняги навек сохранялось к ней отвращение.
Таковы были уроки изящных манер. А уж в танцах господин Кнаак
положительно не знал себе равных. В гостиной, откуда выносили всю мебель,
горела газовая люстра и свечи на камине. Пол посыпался тальком, и
безмолвные ученики стояли полукругом. В соседней комнате за раздвинутыми
портьерами располагались на плюшевых креслах мамаши и тетки и в лорнеты
наблюдали за тем, как господин Кнаак, изогнувшись и двумя пальцами
придерживая полы сюртука, упруго скачет, показывая ученикам отдельные