"Томас Манн. Хозяин и собака (Новелла)" - читать интересную книгу автора

занятие, вероятно, сопряжено с чувством острого удовольствия, потому что,
катаясь по лужайке, Баушан судорожно поджимает лапы и в пылу упоения и
восторга хватает зубами воздух. Да, потому он и пьет до дна кубок
наслаждения, что знает, сколь это счастье недолговечно, ведь кататься по
траве можно от силы какие-нибудь десять секунд, и за этим наступит не
здоровая усталость, служащая наградой настоящей физической работе, а лишь
то отрезвление и постылая тоска, которыми мы расплачиваемся за хмель и.
пьяное беспутство. Несколько мгновений он лежит на боку, закатив глаза,
будто мертвый. Затем встает и отряхивается. Отряхивается так, как это
умеют только собаки, не рискуя получить сотрясение мозга; отряхивается
так, что все у него ходуном ходит, уши шлепаются о подбородок и губы
отскакивают от сверкающих белизной клыков. А дальше? Дальше он стоит
неподвижно в полной растерянности посреди лужайки и уж окончательно не
знает, чем себя занять. Бедняге остается лишь прибегнуть к крайнему
средству. Он подымается на террасу, подходит к застекленной двери и,
прижав уши, боязливо и нерешительно, словно нищий, протягивает лапу и
скребется в дверь - скребется только раз, да и то совсем тихо; но эта
робко и смиренно протянутая лапа, это слабое, не повторяющееся больше
царапанье в дверь, на которое он решается, не зная, как себе помочь,
переворачивает мне всю душу, и я встаю, чтобы открыть дверь и впустить его
к себе, хотя знаю, что к добру это не приведет. И правда, Баушан тотчас
принимается скакать и прыгать, призывая меня к более мужественным
занятиям, причем сразу же сбивает ковер в сотни складок и переворачивает
все в комнате вверх дном, так что прощай и покой и работа.
Посудите же сами, легко ли мне, зная, как ждет меня Баушан, садиться в
трамвай, бросив и гнусно предав сиротдивое пятнышко в конце тополевой
аллеи! Летом, когда поздно темнеет, беда не велика, есть надежда, что я
хоть вечером пойду гулять в лес, и Баушан, прождав меня так долго, все же
не останется внакладе и, если ему улыбнется охотничье счастье, еще
погоняется за зайцем. Но зимой, когда я после завтрака уезжаю в город,
день бесповоротно потерян, и Баушан должен оставить всякую надежду на
целые сутки. Тогда ко времени моей вечерней прогулки уже давно спустились
сумерки, в наших охотничьих угодьях стоит непроглядная тьма, и я вынужден
направлять свои стопы вверх по реке, по улицам и городским скверам, где
сияют газ и электричество, что никак не вяжется с простыми и
неприхотливыми наклонностями Баушана; вначале он, правда, сопровождал
меня, но вскоре стал отпускать одного, предпочитая оставаться дома. Мало
того что там не порезвишься, - его тревожил неестественный полумрак, он
пугался прохожих, пугался кустов, с визгом Шарахался от взлетевшей
пелеринки полицейского, чтобы тут же, с Отвагой, порожденной страхом,
кинуться на не менее перепуганного блюстителя порядка, который облегчал
душу потоком угроз и ругательств по нашему адресу, - да каких только
неприятностей не бывало у нас, когда Баушан сопровождал меня под покровом
ночи! Раз уж я упомянул о постовом, мне хочется добавить, что есть три
категории людей, которых Баушан совершенно не терпит: это полицейские,
монахи и трубочисты. Он ненавидит их всем сердцем и провожает разъяренным
лаем всякий раз, как они проходят мимо нашего дома или вообще попадаются
ему на глаза.
Притом зима, надо прямо сказать, время года, когда светская жизнь
особенно дерзко посягает на нашу свободу и добродетель, пора наименее