"Томас Манн. Хозяин и собака (Новелла)" - читать интересную книгу автора

действительности оно противоречивее и сложнее. Баушан хотя и крепок как.
простолюдин, но как простолюдин чувствителен, тогда как его
аристократический предшественник, несмотря на более хрупкую и нежную
конституцию, обладал куда более гордой и непреклонной душой и, при всей
своей глупости, во многом превосходил деревенщину Баушана в смысле
выдержки и самодисциплины. Вовсе не в защиту аристократической догмы, а
единственно истины ради указываю я на это смешение противоположностей:
здоровья и дряблости, изнеженности и стойкости. Так, например, зимой, в
трескучий мороз, Баушану ничего не стоит провести ночь на улице, конечно,
на соломенной подстилке и за дерюжными занавесками конуры. Слабость
мочевого пузыря не позволяет ему находиться семь часов подряд в закрытом
помещении без того, чтобы не проштрафиться, поэтому, полагаясь на железное
здоровье Баушана, мы даже в самое неприютное время года не пускаем его в
комнаты. И вот всего один лишь раз, после очень уж студеной и туманной
ночи, Баушан явился на мой зов не только украшенный инеем, сказочно
распушившим ему усы и бороду, но и несколько простуженный, - он по-собачьи
сухо и односложно кашлял, - но через несколько часов справился с недугом,
и все у него прошло бесследно. Кто бы решился подвергнуть Перси, с его
тонкой и шелковистой шерстью, испытаниям подобной ночи? С другой стороны,
Баушан до смешного боится всякой, даже пустячной боли и выказывает при
этом такое малодушие, что это было бы противно, если бы его простоватая
наивность не обезоруживала своим комизмом. Когда в поисках дичи Баушан
продирается сквозь частый кустарник, я слышу, как он то и дело громко
взвизгивает, - это значит, что он наступил на колючку или его хлестнула по
носу ветка. А уж если Баушан, прыгая через ограду, упаси боже, чуточку
оцарапает себе живот или подвернет лапу, он испускает душераздирающий
вопль не хуже героя античной трагедии, прихрамывая, на трех ногах, спешит
ко мне и самым жалким образом скулит и хнычет, - причем хнычет и скулит
особенно пронзительно, когда его начинаешь утешать и жалеть, хотя через
какие-нибудь четверть часа бегает и скачет, позабыв о своих страданиях.
Иное дело Персиваль. Тот, стиснув зубы, терпел. Плетки он боялся не
меньше Баушана, но отведывал ее, к сожалению, чаще, потому что, вопервых,
я был тогда моложе и вспыльчивее, а во-вторых, его дурость нередко
выражалась в упрямом и злобном своевольстве, которое бесило меня и которое
невозможно было оставить безнаказанным. Когда, выведенный из себя, я
срывал с гвоздя плетку, он, правда, заползал на брюхе под стол или
скамейку, но при наказаний не издавал ни единой жалобы, разве только тихо
застонет, если я уж очень больно хлестну, а дружище Баушан, тот, стоит мне
протянуть руку к плетке, уже заранее пищит со страху.
Короче говоря - ни самолюбия, ни выдержки! Впрочем, поведение Баушана
редко дает повод к такого рода крайним мерам, поскольку я уже давно отвык
требовать от него действий, несовместимых с его натурой, что, конечно,
могло бы привести к неприятным столкновением.
Так, например, я не спрашиваю с него никаких фокусов, да это было бы и
бесполезно. Он не ученый, не балаганное чудо, не танцующий на задних лапах
дурашливый пудель, он полный энергии юный охотник, а не какойнибудь
профессор. Я уже упоминал о том, что он великолепно прыгает.
Когда нужно, Баушан преодолевает любое препятствие; если оно слишком
высоко, чтобы перемахнуть через него обычным прыжком, он подскакивает,
цепляется лапами и, подтянувшись, спрыгивает на другую сторону, словом,