"Анатолий Тимофеевич Марченко. Третьего не дано (Советский военный роман) " - читать интересную книгу автора

не самому? Савинков иногда испытывал мучения оттого, что не мог всецело
посвятить себя литературе. В нем всегда жил второй человек - писатель
Ропшин. Честолюбие политического деятеля порой боролось в душе с
честолюбием литератора. Но политик все время брал верх: прельщала власть.
Савинков побеждал Ропшина.
Савинков щелкнул зажигалкой. Оплывшая свеча наполнила комнату смутным
желтоватым светом. Стремительно, по-военному, оделся, налил из графина в
пригоршню теплой, застоявшейся воды, плеснул в лицо.
Впереди ждали дела.


4


Было уже близко к полуночи, когда Мишель, допросив последнего
арестованного, пошел будить Калугина. Тот пристроился на столе, длинные
ноги неловко свешивались через край. Едва Мишель дотронулся, Калугин
вскочил, будто и не спал вовсе.
- Курс - на Лубянку, - сказал Калугин. - Доложим Петерсу, а уж тогда
вздремнем. Илюху я отправил спать, сосунок еще...
Они вышли на улицу. Апрельская ночь была светлой и чистой. Последние
льдинки хрустели под ногами, но теплое дыхание весны напористо
противостояло холоду, жило в небе, разбросавшем над городом гроздья
зовущих звезд.
Мишелем овладело смешанное чувство удовлетворения и разочарования.
Кажется, он безошибочно разобрался с арестованными. Но из всех, кого он
допрашивал, лишь несколько человек были в своем роде необычными и
вызывавшими интерес. И в первую очередь Громов. За его немногословностью и
сдержанностью чувствовался глубокий ум и сильная воля.
Резкий, короткий гудок автомобиля вывел их из задумчивости. Машина,
прижавшись к тротуару, остановилась.
- Феликс Эдмундович, - шепнул Мишелю Калугин.
- Вы, вероятно, направились на Лубянку, товарищи? - окликнул их
Дзержинский, устало выходя из машины. - Придется вернуться. Я хотел бы
знать, что вам удалось узнать сегодня.
Втроем они вернулись в "дом анархии", и вначале Калугин, а затем Мишель
доложили Дзержинскому о результатах допросов. Он слушал молча,
одновременно делал пометки в записной книжке.
- Кое-что прояснилось, - заговорил Дзержинский. - Было бы, конечно,
наивно думать, будто сейчас мы можем сказать о каждом арестованном
что-либо определенное.
Но пища для размышлений есть. Теперь надо попытаться нащупать их связи
с внешним миром, наверняка тут ждет нас много неожиданностей.
Дзержинский распорядился насчет дальнейшего содержания арестованных,
выяснил, насколько надежно они охраняются, и, перед тем как выйти на
улицу, вдруг спросил:
- Значит, его фамилия Громов?
- Да, - подтвердил Мишель. - Вот его книга с дарственной надписью.
- Разговор продолжим завтра, - сказал Дзержинский, взяв книгу. - А
сейчас вам пора отдохнуть. Садитесь в машину.