"Юлий Марголин. Путешествие в страну Зе-Ка (Мемуары)" - читать интересную книгу автора

час позже. Зимой в это время совсем темно, луна стоит над лагерем. Из
дверей конторы выходит дежурный "придурок", подходит к обломку рельса,
висящему среди улицы на столбе, подымает булыжник или кусок ржавого железа
и с размаху бьет о рельс. Глухой, унылый звон плывет в темноте. Бараки
молчат, будто не слышат. Дежурный бьет с силой, бьет несколько раз - до
боли в плече - и уходит обратно в контору, где всю ночь горит закопченная
керосиновая кухонная лампочка. В темных логовищах люди начинают шевелиться
на нарах. - "Подъем!" - Зловещий, мрачный звук, как набат, несется
издалека, вырастает из подсознания, прерывает самый крепкий сон, люди
постепенно приходят в себя, трезвеют, лежат пару минут с открытыми
глазами. Потом волна проходит по бараку, все подымаются сразу, а
дневальный кричит пронзительным голосом: "Подъём!"
До сигнала дневальный успел уже сходить в сушилку и за ремонтом. Из
сушилки он принес гору тряпья и свалил ее на пол у двери. Каждый
выискивает в ней свои вещи, отданные вчера вечером "на просушку". Отдельно
лежит куча вещей из починки. На каждой вещи бирка, т. е. деревянная
дощечка с фамилией и номером бригады. Всю ночь в починочной мастерской
латают и чинят изодранные лохмотья заключенных, кладут латы на латы,
стягивают шпагатом распадающиеся опорки, чтобы заключенные могли утром
выйти в них на работу. Люди ругаются и мечутся, разыскивая свои вещи.
Одному не хватает "чуней", другой получил ватные брюки непочиненными, так
как они уже не поддаются починке, и матерится на весь барак, третий ищет,
кто взял его бушлат и оставил ему свой короткий и грязный. Тем временем
дневальный нанес воды в бочку и рядом поставил ведро кипятку. Моются не
все. В рабочих бараках мало кто имеет мыло и полотенце, люди черны и
грязны, многие не моются от бани до бани. Большинство ополаскивается из
кружки и утирается рукавом. Не стоит охорашиваться, все равно не выйдешь
из грязи. Да и времени нет. Между подъемом и выходом на работу проходит
полтора, от силы 2 часа.
Под окнами кухни уже стоит очередь. Стахановцы отдельно, первый и второй
котел отдельно. Зимой, во мраке и на 30-градусном морозе коченеют пальцы в
драных рукавицах, легко потерять талон. Кто потерял - ничего не получит и
проголодает до завтра. За окном один человек принимает талон, отрывает
половину, а другую возвращает - это на ужин. В роли талонов функционируют
старые трамвайные билеты из Ленинграда, самодельные билеты с подписью
табельщика и печаткой конторы - и всегда загадочным образом поступает в
кухню больше талонов, чем их выдал Продстол. - Другой человек механическим
движением размешивает черпаком в котле и наливает черпак супу. -
"Следующий!" - Бережно несут драгоценную порцию в барак, иногда в другой
конец лагеря. Там за столом уже сидят тесным кругом закутанные на выход
люди и торопливо хлебают. Другие едят в глубине нары, где лежит их
лагерное имущество: деревянный сундучок, скатанное одеяло. В бараке
смрадно и тесно. Открывается дверь, на пороге является нарядчик и по
списку выкликает фамилии освобожденных на сегодня от работы. Освобожденные
лежат среди общего шума. Подъем не касается их. Они встанут позже, когда
бригады выйдут, лагерь опустеет, и под окном кухни не будет очереди.
Снова гудит звон: это "развод". Бригадиры собирают и выводят людей на
вахту. Со всех сторон тянутся из дверей бараков вереницы заключенных. Это
какие-то похоронные шествия: идут, как за гробом, медленно, с видимой
неохотой, точно им стоит большого труда поднять ногу. Все эти люди идут