"Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх" - читать интересную книгу автора

основой для повествования о моей заблудшей жизни, и название мне словно с
неба упало: "Вспоминая моих грустных шлюх". Моя публичная жизнь, наоборот,
была мало интересна: сирота, ни отца, ни матери, холостяк без будущего,
заурядный журналист, четырежды финалист на Цветочных играх в Картахене
де-Индиас и излюбленный объект карикатуристов в силу моей беспримерной
некрасивости. Короче: пропащая жизнь, и пошла она скверно с того самого дня,
когда мать отвела за меня руку, девятнадцатилетнего, в "Диарио де-ла-Пас",
чтобы узнать, не опубликуют ли мою хронику школьной жизни, которую я написал
на уроке испанского языка и риторики. Ее напечатали в воскресном номере с
многообещающим директорским предисловием. Годы спустя, когда я узнал, что
мать заплатила за ту публикацию и за семь последующих, мучиться стыдом было
поздно, моя еженедельная колонка к тому времени обрела собственные крылья,
и, кроме того, я уже был составителем новостей и музыкальным критиком.
Как только я получил степень бакалавра и диплом с отличием, я начал
преподавать испанский и латынь сразу в трех колледжах. Я был плохим
учителем, без надлежащего образования, без призвания и без капли жалости к
несчастным детям, для которых школа - самый легкий способ уйти от тирании
родителей. Единственное, что я мог для них сделать, - это постоянно держать
под страхом моей деревянной линейки, чтобы они вынесли из моих уроков, по
крайней мере, мои любимые поэтические строки: "Все, что ты видишь ныне,
Фабио, о горе, унылый холм, долина в запустенье, в былые дни звалось
Италикою славной". Только состарившись, я случайно узнал гнусное прозвище,
каким мои ученики называли меня за моею спиной: Унылый Холм.
Вот и все, что дала мне жизнь, а я ничего не сделал, чтобы извлечь из
нее больше. Я обедал один в перерыве между уроками и в шесть приходил в
редакцию ловить сигналы в межзвездном пространстве. А в одиннадцать вечера,
когда редакция закрывалась, начиналась моя настоящая жизнь. Два или три раза
в неделю я проводил ночь в Китайском квартале, да в таком разнообразном
обществе, что дважды был коронован как клиент года. Поужинав в ближайшем
кафе "Рим", я наугад выбирал какой-нибудь бордель и входил в него тайком,
через черный ход. Я ходил туда ради удовольствия, но со временем это стало
частью моей работы, поскольку в этом заведении у политических бонз
развязывались языки, и они выкладывали своим любовницам на одну ночь
государственные тайны, не думая о том, что сквозь картонные перегородки их
слушает широкая общественность. Таким же способом, а как же иначе, я узнал,
что мою безутешную холостяцкую жизнь объясняют пристрастием к педерастии,
которую я удовлетворяю посредством мальчиков-сироток с улицы Кармен. Мне
посчастливилось забыть это, как и многое другое, поскольку там же я услышал
о себе и много хорошего и оценил это по достоинству.
У меня никогда не было близких друзей, а те немногие, с которыми
удалось сблизиться, уже были в Нью-Йорке. Другими словами, умерли, потому
что именно туда, полагаю, отправляются скорбящие души, чтобы не пережевывать
правду своей прошедшей жизни. После того как я вышел на пенсию, дел у меня
стало немного, по пятницам во второй половине дня отнести статью в газету, и
еще некоторые довольно важные занятия: концерты в зале "Белль Артес",
выставки живописи в Художественном центре, где я - член-основатель, лекция в
Обществе общественного благоустройства, а то и какое-нибудь крупное событие
вроде показа фильмов Фабрегаса в театре "Аполло". В молодости я ходил в
кинотеатры под открытым небом, где с одинаковым успехом можно было как
наблюдать лунное затмение, так и подхватить двустороннее воспаление легких