"Габриэль Гарсиа Маркес. Вспоминая моих грустных шлюх" - читать интересную книгу автора

шелка, штиблеты, подновленные цинковыми белилами, и часы червонного золота
на цепочке, застегнутой в петлице лацкана. И под конец завернул внутрь
обшлага брюк, чтобы не было заметно, что я стал ниже на пядь.
Я слыву скрягой, потому что никто не может и представить себе, как я
беден, раз я живу там, где живу, но, по правде говоря, такая ночка, как эта,
была мне не по карману. Из сундучка под кроватью, где я хранил свои
сбережения, я достал два песо для уплаты за комнату, четыре - для
содержательницы притона, три - для девочки и пять - себе на ужин и другие
мелкие расходы. Другими словами, те самые четырнадцать песо, которые мне
платит газета в месяц за мои воскресные заметки. Спрятал их в потайной
карман на поясе и опрыскал себя одеколоном "Агуа де Флорида" фирмы "Lanman
and Kemp-Barclay and Co". И тут ужас накатил на меня, но при первом же ударе
колокола, отбивавшего восемь часов, я, потный от страха, в темноте, на
ощупь, спустился по лестнице и вышел в сияющую ночь больших ожиданий.
На улице посвежело. На проспекте Колумба, меж застывшей на середине
проезжей части шеренги порожних такси, мужчины, сбившись в группки, на крик
спорили о футболе. Медный духовой оркестрик наигрывал вальс в аллее из
цветущих олеандров-крысоморов. Несчастная проститутка, из тех, кто охотится
за солидным клиентом на улице Нотариусов, как всегда, попросила у меня
сигаретку, и я ответил ей, как всегда: бросил курить вот уже тридцать три
года, два месяца и семнадцать дней назад. Проходя мимо "Золотого
Колокольчика", я посмотрелся в освещенную витрину и увидел себя не таким,
каким ощущал, а намного более старым и скверно одетым.
Незадолго до десяти я взял такси и попросил шофера отвезти меня к
Общему кладбищу, чтобы он не понял, куда я на самом деле направляюсь.
Водитель поглядел на меня в зеркальце и, развеселившись, произнес: "Не
пугайте меня так, мудрый дон, дай Бог мне быть таким же живым, как вы". Мы
вместе вышли из машины напротив кладбища, потому что у него не было сдачи, и
пришлось разменять деньги в "Могиле", захудалой закусочной, где загулявшие
до рассвета пьянчужки оплакивают своих дорогих покойников. Когда мы
рассчитались, шофер очень серьезно сказал: "Будьте осторожны, дон, дом Росы
Кабаркас уже давно не тот, что был раньше". Мне не оставалось ничего, как
поблагодарить его, свято уверовав, как и все, что нет такого секрета,
которого бы не знали таксисты с проспекта Колумба.
Я вошел в квартал бедноты, который не имел ничего общего с тем, каким я
его знал в мое время. Те же самые широкие раскаленные песчаные улицы, дома с
распахнутыми дверями, стены из неструганых досок, крыши из листьев горькой
пальмы и посыпанные щебнем внутренние дворики. Но здешние обитатели забыли,
что такое тишина и покой. В большинстве домов гудело пятничное веселье,
музыканты своими барабанами и тарелками сотрясали домишки. Кто угодно мог за
пятьдесят сентаво войти в любую дверь, но мог наплясаться до упаду и перед
дверью, на улице. Я шел и мечтал провалиться сквозь землю в этом моем
хлыщеватом костюме, но никто и не заметил меня, кроме тощего мулата,
дремавшего на пороге дома.
- С Богом, почтенный, - приветствовал он меня сердечно. - Счастливо
перепихнуться!
Что я мог ответить ему? Только поблагодарить. Мне пришлось
останавливаться три раза, чтобы перевести дух, прежде чем я добрался до
верха. И оттуда увидел огромную медную луну, поднимавшуюся на горизонте, но
тут у меня схватило живот, я испугался, однако обошлось. В конце улицы, где