"Габриэль Гарсия Маркес. День после субботы (Рассказ)" - читать интересную книгу автора

ботинок, а также его длинные, облегающие саржевые панталоны, и его охватила
тревога, когда он понял, что в жизни ему еще не было так жарко.
Не вставая со скамейки, он расстегнул ворот сутаны, вытащил из рукава
платок и отер налившееся кровью лицо; тут, в патетическое мгновение полной
ясности, у него Мелькнула мысль о том, что, быть может, все, что он сейчас
видит, - это прелюдия к землетрясению. Когда-то он читал об этом в какой-то
книге. Однако небо было безоблачным; с этого прозрачного голубого неба
загадочным образом исчезли все птицы. Он ощущал и жару и прозрачность, но
мгновенно позабыл о мертвых птицах. Сейчас он думал о другом - он думал о
том, при каких условиях могла бы разразиться гроза. Однако небо было чистым
и ясным, словно это было небо, раскинувшееся над другой деревней, далекой и
не такой, как эта, над деревней, где жара никогда не чувствуется, и словно
не его, а другие глаза глядели на.это небо. Потом он посмотрел на север
поверх пальмовых и ржавых цинковых крыш и увидел медленную, молчаливую,
спокойную стаю ястребов над мусорной кучей.
В силу какой-то странной ассоциации в нем ожили в эту минуту чувства,
которые однажды в воскресенье он испытал в семинарии незадолго до получения
первых наград. Ректор разрешил ему пользоваться своей личной библиотекой, и
он целые часы (особенно по воскресеньям) проводил, погрузившись в чтение
пожелтевших книг, пахнущих старым деревом, с пометками по-латыни,
сделанными мелкими и острыми каракулями ректора. Как-то раз, в воскресенье,
он читал целый день, в комнату вошел ректор и, смутившись, поспешно поднял
карточку, явно выпавшую из книги, которую читал отец Антонио Исабель. К
волнению своего начальника он отнесся тактично и равнодушно, но успел
прочитать то, что было написано на карточке. Там была только одна фраза,
написанная фиолетовыми чернилами, четким и прямым почерком: "Мадам Иветта
умерла этой ночью". Более чем полвека спустя он увидел ястребиную
эскадрилью над заброшенной деревней и вспомнил грустное впечатление,
которое производил ректор, сидевший напротив него, в сумерках, молчаливо, с
неприметно участившимся дыханием.
Под впечатлением этой ассоциации он уже не ощущал; жары; как раз
наоборот - он чувствовал колющий холод в паху и в ступнях. Его охватил
ужас, хотя он и не вполне понимал почему; он заблудился в чаще
беспорядочных мыслей и чувств, среди которых невозможно было различить
ощущение тошноты, мысль о копыте сатаны, увязнувшем в грязи, и мысль о
множестве мертвых птиц, падающих на землю, в то время как он, Антонио
Исабель дель Сантисимо Сакраменто дель Алтар, оставался равнодушным к этому
явлению. Он встал, изумленно поднял руку, словно для приветствия,
растворившегося в пустоте, и в ужасе закричал:
- Агасфер!
В эту минуту раздался свисток паровоза. В первый раз за много лет
священник его не слышал. Он лишь увидел, как поезд, окутанный густым
облаком дыма, подходит к станции, и услышал, как сыплется град угольной
пыли на листы заржавленного цинка. Но все это было словно в далеком,
непонятом сне, от которого он по-настоящему не пробуждался весь день, даже
после четырех, когда уже кончал звонить в колокол, возвещавший об
устрашающей проповеди, которую должен был произнести в воскресенье. Через
восемь часов после этого за ним пришли: его просили причастить и соборовать
умирающую женщину.
Таким образом, наш священник не узнал, кто приехал с вечерним поездом.