"Сергей Мартьянов. Листок чинары (Рассказы о пограничниках)" - читать интересную книгу автора

яростью и обидой. Капитан недовольно хмурился. И только Бурмистров делал
свое дело. Но потом и он не выдержал:
- Слушайте, ефрейтор, вы не читали у одного писателя о том, как некий
джентльмен испытывал личное - поняли? - личное оскорбление, когда узнавал,
что в кармане его приятеля заводился лишний доллар.
Клевакин понял. И обозлился теперь уже на Бурмистрова. При чем тут
зависть? Какая зависть? Да пусть Пушкаря снимают хоть для кино, но ведь
это несправедливо! Несправедливо, понимаете, товарищ фотокорреспондент.
Разве капитан не знает своих людей? О ком писала окружная газета? О
Клевакине. Кого посылают на слеты отличников? Клевакина. Кому недавно
вручили медаль? Клевакину. Так в чем же дело? Завидуют только неудачники,
а он, слава богу... Справедливости нет, справедливости, товарищ из
"Огонька"!
Так или примерно так излил он свою душу в мысленном монологе, еще
больше распаляясь оттого, что заметил в Пушкаре внезапную перемену.
Пушкарь больше не моргал и не краснел. Он спокойно взирал на Клевакина с
высоты своего роста и улыбался своим мыслям. Зависть! Правильно сказал
фотокорреспондент. Зависть гложет этого красавца ефрейтора. И озлобление,
недоброта к людям. Отсюда и насмешечки, и "святая богородица", и
"пропадем, братцы". Так стоит ли переживать и конфузиться! Плюнуть, не
обращать на него внимания.
И, придя к такому выводу, Пушкарь окончательно успокоился. Он
поглядел на Клевакина с усмешкой и потом повернулся к нему богатырской
спиной.


4

Капитан и корреспондент ушли. Пушкарь умиротворенно смотрел вокруг.
Сияло солнце. Синели горы. Шелестели листья. На прощанье капитан сказал:
"Пушкарь, снимитесь с вышки на час раньше. С вами будет говорить товарищ
корреспондент. А подменить вас вышлю кого-нибудь. Не задерживайтесь, ему
нужно уезжать в отряд". Пушкарь не задержится. И пусть этот ефрейтор
говорит что ему вздумается.
Но Клевакин молчал. Молчал и пристально, в упор рассматривал его,
словно уличая в чем-то низком и противоестественном. Потом презрительно
сплюнул с вышки и прильнул к стереотрубе. Да, изощряется он только на
людях. Это его излюбленный метод. Так больнее.
Ну и черт с ним! Главное, не обращать внимания.
Какой хороший ясный вечер! Вершины далеких гор светятся в медном
зареве заходящего солнца. В долине и на склонах холмов дремлют зеленые
рощи, слегка подернутые белесой дымкой тумана. В ущельях плавают сумерки,
призрачные и таинственные.
В Суздале такого не увидишь. А границу там и не представляют совсем.
Дозорная тропа, лента вспаханной земли, заросли дикого виноградника,
полосатый красно-зеленый столб. Один шаг - и другое государство. И вон та
развесистая чинара, растущая у самой границы, - самое крайнее дерево в
Советском Союзе. Нет, такого не увидишь в Суздале.
Пушкарь был лирик в душе. Если бы он мог, он бы сочинил стихи об этой
чинаре. Но он не мог и огорчался этим. Он стыдился того, что не умеет быть