"Сергей Мартьянов. Листок чинары (Рассказы о пограничниках)" - читать интересную книгу автора

красноречивым и развязным, рассказывать анекдоты в сушилке, отбиваться от
таких остряков, как Клевакин. Душа его была доверчива и беззащитна. И,
сознавая это, он мучился и терзался еще больше, ибо ничто так не угнетает
человека, как невысказанная обида.
- Ну, о чем задумался, Пушкарь? - нарушил молчание Клевакин.
- Так, ни о чем...
- Не криви душой, богородица. Все о своей Марфутке?
- О какой Марфутке?
И зачем он только ввязался в разговор! Сейчас начнется...
- Эх, Пушкарь, Пушкарь! Темный ты человек. Ты, случайно, не из
суздальских богомазов?
Опять за свое!
- Я в огородной бригаде работал. На агронома учиться буду.
- Ну, давай, давай... - давясь от смеха, продолжал Клевакин. -
Повышай свой уровень, может, человеком станешь.
Вот гад! И что ему нужно? Съездить бы по его смеющейся роже. Но
Пушкарь сдержался:
- Ладно, брось ты...
До конца службы оставался ровно час. Как хорошо, что можно спуститься
с вышки! Правда, подмена почему-то задерживалась. Но Клевакин отпустил
его:
- Беги, беги...
Пушкарь спустился на землю и зашагал к заставе. И сразу почувствовал,
как ему хорошо и покойно, будто вырвался из дымной парной бани. А ну его к
бесу, этого Клевакина! Пушкарь приостановился, огляделся вокруг, глубоко и
свободно вздохнул и улыбнулся окружающему миру. И розовому закату, и звону
цикад, и вон тому легкому, как одуванчик, облаку.
Проходя мимо чинары, он вдруг подумал: а что, если сорвать листочек и
послать Катюше на память? Не Марфутке какой-то, а доброй, милой Катюше,
дочке суздальского краеведа, которая шлет ему письма через каждые десять
дней. А потом она получит "Огонек" с его портретом. Вот будет радость-то!
Стоит свернуть с тропы, пройти шагов тридцать к чинаре и протянуть
руку вон к той нижней ветке. Пушкарь сворачивает с тропы, проходит по
открытому, ничем не заросшему пространству, потом вступает во влажные от
вечерней росы травы и подходит к чинаре. Прохладный сумрак скопился под ее
густой сенью. Журчит ручеек за полосатым столбом. Уже не наш, чужой. Ничья
нога не может переступить через этот ручей. Ничья рука не срывала листья с
чинары.
Пушкарь нагибает ближнюю ветку, срывает липкий влажный листок и
прежним путем выбирается на тропу. Сквозь высокие мокрые травы. По
открытому пустому пространству. Не подозревая, что с вышки за ним
наблюдает Клевакин.
А Клевакин сначала удивился и насторожился немного, но потом решил,
что Пушкарь свернул с тропы по своей нужде. Приспичило святой богородице.
Так, так...
В душе у него все кипело. Он был зол на капитана, который предал его,
зол на фотокорреспондента и писателя, зол на этого Пушкаря с его
невозмутимой богатырской спиной. Зол и оскорблен до глубины души.
Нет, это черт знает что! Ему предпочли какого-то Пушкаря, огородника
и недотепу, который не отличит след человека от следа медведя и не