"Валентин Маслюков. Чет-нечет" - читать интересную книгу автора

был особенно близок последние годы жизни, что эту, чужую долю, долю матери,
получил запоздавший Федор. Но, верно же, и с Федькиной долей, Федоры, вышло
нечто не совсем и не до конца ясное.
Многое в Федькиной голове перепуталось. И многое Федька знала, теперь
уж не понимая откуда. Тут нужно было иметь в виду, по видимости, те
стародавние, докнижные времена, когда, затаясь на печи, она слушала
доверительные разговоры отца с бывалыми, повидавшими свет людьми, среди
которых случались и московские немцы из разных стран.
И вот же насчет факиров (в далекой Индийской земле, куда английские
немцы ищут путь через Волгу и Персию), насчет факиров, которые завораживают
взглядом людей до обморока... насчет факиров и колдовства. Однажды после
затянувшегося за полночь разговора отец сказал ей: "Только ты вот что,
дочка... лишнего-то из дома не выноси". - "Чего лишнего?" - не поняла она,
вся еще во власти сладостных игр ума. - "Ну, этого вот всего на улице не
болтай", - уклонился он от прямого ответа. - "Почему?" - "Сожгут как
ведьму". Это многое ей вдруг объяснило внезапным светом... Про себя-то ведь
Федька точно знала - уж это-то может человек про себя, в конце концов, точно
знать! - что он-то, человек этот, - не ведьма!
Легкое прикосновение заставило Федьку вздрогнуть и оглянуться. На плечи
мягко припала ферязь. Вслед за тем таким же осторожным движением Лихошерст
водрузил ей на темя потерянную шапку и опустился на корточки, поставив перед
Федькой котелок.
- Хлопцы велели передать, - объяснил он, не глядя. - Ешь.
В котелке оставалось немного каши и тщательно вылизанная
предшественниками деревянная ложка. Оставалось лишь удивляться силе
товарищеского чувства, которое побудило восьмерых голодных мужиков
придержать руку, зачерпнувши из котелка по два, много, по три раза. Казаки,
впрочем, достали и собственные припасы - долгой ездой расплющенные между
седлом и потником в лист, обильно и не раз смоченные соленой лошадиной пеной
куски мяса.
- Спасибо, - обронила Федька равнодушно.
Лихошерст кивнул, словно подтверждая сказанное Федькой, но не ушел. В
темноте различались черная борода и - несколькими крупными чертами - суровое
красивое лицо его, хмурая бровь.
У костра слышался голос Афоньки, который, по обыкновению всех
перебивая, толковал казакам, что здесь только что, час назад, происходило,
рассказывал, как он, Афонька, всполошился, когда подьячий, вишь ты,
заупрямился. Любопытно было узнать, что Мухосран находился в самой гуще
событий и даже как бы принимал в них деятельное участие, но еще удивительней
было простодушное внимание, с каким казаки слушали эти байки, переспрашивали
и качали головами, переживая недавние события.
- А я тогда что? - нетерпеливо, с жадным любопытством встревал Пята.
- А ты тогда, значит, повернулся вот так. Глазами-то как глянул, повел,
значит, плечом...
И, должно быть, Афонька показывал тут в лицах молодецкую стать Пяты.
Казаки собственными глазами, лучше Афоньки, бог знает где в это время
обретавшегося, видели, что происходило, они сами, своей волей вершили дело.
Но такова была сила слова, что эти же самые казаки с замиранием сердца ждали
теперь, повернет ли Пяту на добро или на зло. И Пята слушал, оцепенело
хватив себя за вихор, с трепетом ожидал, что же сейчас последует, куда его,