"Валентин Маслюков. Чет-нечет" - читать интересную книгу автора

Пяту, повернет? И выходило, что Пята орел, мало что не былинный богатырь, не
знающий удержу своему вольному нраву. И что Лихошерст, ребята, скажу вам,
себе на уме. И что татарский Ваня тоже ведь парень не промах. И казаки -
свойские все до слез хлопцы!
- Куда едешь? - тяжело, как бы совершая усилие, спросил Лихошерст,
когда стало казаться, что он так и уйдет, не проронив больше ни слова.
- В Ряжеск.
- Большой город, знатный. Да... А сын ты чей?
- Сирота.
Лихошерст ответил невнятным звуком, вроде того, что "ага", мол, и опять
примолк. Никакого желания поддерживать разговор Федька не испытывала, и
человек, напротив нее сидевший, нисколько не мешал ей молчать.
- А что, - нарушил безмолвие Лихошерст, - айда с нами казаковать. Не
убьют - атаманом станешь. А?.. На Дону перезимуем в Пятиизбенном городке,
следующим летом понаделаем стругов, пойдем с запорожскими черкасами под Кафу
или Трапезунд. Все наше будет! Ты море видел? Оно как вот эта вот степь до
Азова. Куда ни плыви, все море, море.
Должно быть, Лихошерст и сам чувствовал скрытые изъяны своего
предложения, он не настаивал. Добавил только еще один, последний довод:
- Казак - вольный человек! Ни перед кем головы не склоняет, кроме
самого государя царя и великого князя Михаила Федоровича!
Федька, однако, и на это никак не откликнулась. И Лихошерст, посидев
еще, без всякой связи с Доном, с морем и казачьей вольностью проговорил
вдруг горячим шепотом:
- Зовут меня, родители звали, Петром, отец Нефед был. Двинский я, из
Холмогор. И мать холмогорская. Значит, Петр Нефедов я, а Лихошерст по
прозвищу. Может, вспомнишь когда.
Потом он поднялся и, когда встал на ноги, то ли стон издал, то
вскрикнул протяжно:
- А-и-и... а-и...
Замерли на этот стон казаки.
- А и по край было моря синего, - выводил Лихошерст.
- Что на устье Дону-то тихого, - подхватили несколько голосов, - на
крутом красном бережку, на желтых рассыпных песках а стоит крепкий
Азов-город со стеною белокаменной, земляными раскатами и ровами глубокими, и
со башнями караульными, середи Азова-города стоит темная темница, а злодейка
земляная тюрьма...
Песня требовала пространства - длинной дороги и особого душевного лада,
но не было пространства, не было лада, и песня сникла. Замолк последний
голос на полуслове, и никто не взялся продолжать. Казаки потому и распалили
костер без меры, что не рассчитывали на загаженном месте ночевать, нужды не
было, что огонь привлечет чужих людей.
Побросали последние обломки сундука - вскинулось пламя, далеко
высветилась замусоренная стоянка, проявилась в темноте исчерченная провалами
телега, открылся огненным боком горшок с дегтем, развязанные мешки, оружие,
шубы. Пришли в движение уходящие в мутный туман тени. Конский всхрап и
топот - собирали коней, подтягивали подпруги. Кто завязывал торока, кто
искал рогатину - казаки громко, в голос переговаривались.
Легко вскинув себя на лошадь, клейменый атаман выдернул из земли знамя
и взмахнул его бледно-желтым в пламени костра полотнищем - кляксой мелькнул