"Валентин Маслюков. Чет-нечет" - читать интересную книгу автора

грубо намалеванный знак - гордый селезень.
Сдерживая позывы к матерной ругани, метался вокруг костра Мезеня:
онучи, развешенные на опрокинутой телеге, исчезли. И топор исчез. И мешок с
пожитками обмяк - тут и смотреть нечего.
- Казаки, топор хоть верните! - бубнил Мезеня, но как-то сам себе, без
сердца. - Христом-богом прошу, топор отдайте! Куда я без топора?!
Казаки торопились оставить засвеченный, не безопасный уже стан и не
трудились отвечать.
- Вконец разорили бедного, беспомощного, - причитал Мезеня то тут, то
там, пока вдруг не взвился в неподдельной уже злобе: - Куда?! - взрычал он,
бросаясь к своему мерину.
Сутулый казак с темными, обросшими недельной щетиной щеками наложил на
мерина седло и продолжал коня взнуздывать, не обращая внимания на хозяина.
- А ну, снимай! - кричал Мезеня, хватая вора за руки.
Казак высвободился, повернулся возразить, но долго говорить не стал -
заехал кулаком в челюсть! Мезеня только схватился за щеку. Они уставились
друг на друга в упор... И ямщик опустил глаза.
- Мою возьмешь, - примирительно сказал казак, указывав на понурую
лошадь. И та покорно мотнула головой; переступила, припадая на переднюю
ногу.
- Хромая! - вскричал Мезеня с прежней свирепостью.
- Угу, - согласился казак. - В правом паху две язвы, лечить надо. На
один глаз слепа, ухо порото. На левом окороке тавро - два прута, и на
лопатке другое тавро - крест с вилами, и третье еще тавро - копыто. Ну а ты,
захочешь, поставишь четвертое.
Посчитав, видно, что к такой обстоятельной речи ничего уже не добавишь,
казак, привычно ссутулившись, обратился к бывшему мерину Мезени и похлопал
его по шее.
Суматошно бегал между конными Афонька, просительно заглядывал в глаза,
заступая дорогу, но тут же отступал и теребил себя за бороду.
- Казаки! - истошно возгласил он, когда больше тянуть было нечего - все
собирались отъезжать. - Казаки! Я с вами! Черта лысого я останусь! Пропадай
все пропадом - на Дон уйду!
- А где ж твоя лошадь? - лениво возразил атаман.
Об этом Афонька успел подумать. Гнусавое замечание атамана он понял как
согласие и коршуном кинулся на хромую и слепую, трижды затавренную в течение
полной превратностей жизни лошадь, которую бросали разбойники. Равнодушная,
согласная, казалось бы, с любой участью кобыла тут однако прянула. Тогда как
Афонька споткнулся о ловко поставленную Мезеней ногу, - и в землю! Не отерши
грязного лица, он поднялся под насмешливыми взглядами казаков, помедлил в
ошеломлении, словно припоминая, чья очередь драться... И, отбросив все,
опять кинулся к лошади, пытаясь провести Мезеню вихлявым движением. Да куда
там! Мезеня своего не упустил - всю злобу вложил в удар - в рожу!
Так что не сразу, не вдруг поднялся на этот раз Афонька - на лице
грязная кровянка. Сплюнул с губ какую-то гадость, шатнулся к казакам.
- Дай мне саблю, атаман! Саблю мне, вашу бога душу мать! Саблю мне,
топор! - ревел со слезой в голосе Афонька.
С разбитой брови капала кровь. Глаз затек, Афонька, должно быть, не
важно видел, когда тянулся к атаману, - получил. Атаманским сапогом в
победную свою, битую-перебитую головушку. И рухнул он навзничь, разбросал