"Валентин Маслюков. Чет-нечет" - читать интересную книгу автора

Разувшись у воды, они перешли речку и через полчаса с облегчением
вступили в вековой лес, простиравшийся, по словам Мезени, верст на
пять-семь. Дорога сузилась, полные грязи рытвины, исполинские корневища,
похожие на затонувших в черноземе чудовищ, заставляли лошадь напрягаться,
продвигая телегу бессильными рывками; колеса с грохотом западали и вязли, то
и дело слышался угрожающий скрип и треск. Мезеня, меняясь в лице, не трогал
уж особенно лошадь, и без того шатавшуюся, но матерился безбожно, так
развесисто-подковыристо, что даже привыкшая к мужскому обществу Федька
опускала глаза, опасаясь выдать смущение. Изредка попадались не убранные
вчерашним обозом валежины, и тогда уж Мезеня пыхтел, забывая даже и матюги,
упирался, напрягая могучую во вздутых жилах шею, чтобы перевалить через
колдобину колесо. Примечательно, что, уродуясь в тяжком усилии, возчик ни
разу не обратился за помощью к подьячему и невнятно его честил при неловких
попытках подставить плечо. Долго не понимавшая этой мучительной
самоотверженности, Федька сообразила наконец, что возчик, признает в ней тем
самым существо иной, господской породы. Он не считал подьячего кем-то себе
равным и... и презирал его как работника.
Продвигаться приходилось так медленно, с томительными задержками, что
Афонька не раз и не два останавливался, поджидая подводу. И когда надоело
прикидываться, что идет он сам по себе, Афонька, все чаще оглядываясь,
решился возвратиться.
- Хрен бы я с ними поехал! Вот хрен! - выпалил он вдруг.
Мезеня хмыкнул, а Федька и вовсе сделала вид, что не понимает.
- Ну, чего бы я, здрасьте! на Дон подался, если у меня в Ряжеске жена
да сынок маленький! - горячился Афонька. - Сенечка у меня сынок, семи
годков. Как ты думаешь, поехал бы я с казаками? Поехал бы? - наседал он в
особенности на Федьку, как человека ответственного и государственного.
Близкого, надо думать, к начальству.
С неопределенной, ускользающей улыбкой Федька лишь покачивала в ответ
головой.
- Ну, как бы я поехал, - возмущался Афонька, - как бы я поехал, если я
везу Сенечке птичку?!
Афонька сунулся в котомку и, вопреки ожиданию - он столько раз там без
всякого толка шарил, что начисто утратил в этом смысле доверие, - все же
вопреки ожиданию, запустив руку в мешок, довод свой предъявил. Это оказался
маленький узелок из холстины. Когда Афонька развязал концы, внутри
обнаружилась стружка, а в стружке раскрашенная свистулька. Глиняную птичку
эту Афонька сунул хвостом в рот и самым убедительным образом просвистел.
- Ну вот!
Свидетельство в пользу Афоньки было несомненное.
- Как я от князя Василия Щербатого-то ушел, жил на Москве с год, -
продолжал он затем с горячностью. - У кузнеца, у Петрухи жил на Кулишках. Ну
и вот, значит, ладно. Стали мы с ним ходить на двор к Терюшному Облезову
делать железное дело. Терюшной-то Облезов - объезжий голова, Москву
дозирает. Ну, а как поставили мы ему засовы, стал он меня пытать: а скажи,
дескать, Афонька, есть ли на тебя поручные записи? Чтоб тебе на Москве жить?
Вертелся я эдак изо дня в день, отбрехивался, вот, думаю, кончим здесь,
спаси господи, и ладно. Поделали мы последнюю скобу, Терюшной и приходит в
кузню: что, мол, Афонька, так я посажу тебя в съезжую под караул. И смеется.
А то, дескать, иди ко мне на двор в работники, станешь за мной жить, так