"Валентин Маслюков. Зеленая женщина" - читать интересную книгу автора

подъезду.
Майя, как он и рассчитывал, оказалась дома:
- Вячеслав в театре. Вы зайдете?
Открытые двери и тишина по всей квартире обещали уединение. Генрих
поставил планшет прямо у входа, прислонив к стене, по которой сбегал из-под
потолка, бросаясь на не готового к этому человека, огромный когтистый ящер -
игуана.
- В домофоне звучит ваш бесплотный голос. И душа ликует, - неожиданно
для себя сказал он, не здороваясь. - Хочется стать на колени: это я,
господи!..
Майя улыбнулась:
- Проходите.
Генрих подмигнул ящеру, глянул мельком в зеркало и, примечая по пути
безлюдные комнаты, неспешно прошел на кухню по длинному, сплошь завешенному
эскизами Пищенко коридору. Майя принялась заглядывать в дубовые шкафчики.
Доставая то и это, она тянулась на цыпочках и приседала, сразу же обтягивая
вниз короткую кофточку. Она задумчиво прикладывала к губам палец и
отвлекалась, чтобы обменяться с гостем пустячной фразой. Эта несколько все
же картинная озабоченность выдавала неожиданное для Генриха и приятное ему
смущение.
Живописно пятнавший кухню солнечный свет старил строгое, довольно
широкое лицо, Майя представлялась уже не столь молодой, как помнилась
Генриху по последней встрече. Белокурые локоны до плеч, попадая в поток
солнца, светились россыпью, каждым отдельным волоском, что так хорошо
передал Рембрандт в своей "Данае". Теперь Генрих опознал и характерный нос с
горбинкой - словно списанный у Рембрандта, вспомнил полуоткрытые в
расслабленном ожидании губы - у Рембрандта. Не молодая и оттого по зрелому
страстная, открытая божественному лучу Даная.
- Чего я не выношу, - сказал он, принимая чашку, - это пошлости.
Майя отозвалась каким-то уместным словом. Приготовив кофе гостю, она
варила себе и, стоя у плиты, разделяла внимание между пенным урчанием в
турке и собеседником.
- Пошлость - плесень, ржавчина, она разъедает все, что было новым и
свежим. Я крестился пять... нет, куда! - восемь... девять уже что ли лет
назад. Обновление. Бог его знает... кажется, мне его не надолго хватило...
Сегодня со всех прилавков на тебя смотрят дурные открытки с невыносимо
слащавым Христом и не менее слащавой девой Марией в окружении идиотских
ангелочков... Единственный Христос, которого я могу принять, это
простодушный Христос Иеронима Босха. Но вернуться к Босху? Через пятьсот
лет?
Майя сидела напротив и молчала, словно ожидая чего-то важного, она
помешивала ложечкой кофе.
- И вот поймите, Майя... - начал он, отодвинув чашку, - поймите это
брезгливое бессилие. Всюду тараканы и пауки. Как ты переведешь эту гадость?!
Он замолчал, опомнившись, и некоторое время как будто бы соображал, где
очутился. Потом, потянувшись вперед, накрыл на столе ее руку.
- Простите, Майя, тараканов и пауков - я сам не понимаю, куда меня
занесло. Простите.
Она вскинула глаза.
Дрогнувшие пальцы ее замерли и не шевелились, словно накрытая ладонью