"Грэм Мастертон. Ковер (Оборотни. Антология) " - читать интересную книгу автора

украшали засохшие цветы, давным-давно утратившие какой-либо цвет. На
фотографии была изображена девушка с красивой прической, стоявшая на обочине
дороги, прикрыв один глаз от солнца. На ней были вышитый сарафан и белая
блузка.
Джон опустился перед волком-ковром на колени и принялся изучать его
вблизи. Он протянул руку и прикоснулся к кончикам изогнутых клыков. Подумать
только, когда-то это было настоящее животное, оно бегало по лесу, охотясь за
зайцами, оленями, а может быть, даже за людьми!
Джон погладил его мех. Он все еще был густой и упругий, сплошь черный,
за исключением нескольких серых полосок вокруг шеи. Хотелось бы Джону знать,
кто его подстрелил и зачем. Если бы у него был волк, он бы его ни за что не
убил. Он научил бы его охотиться на людей и рвать им глотки. Особенно таким,
как его математичка, миссис Беннетт. Как здорово она выглядела бы с
разодранным горлом. Кровь так и расползалась бы по страницам "Школьного
курса по математике. Часть первая. Н. Е. Парр".
Он уткнулся носом в волчий бок и принюхался в надежде, что тот все еще
сохраняет запах животного. Однако Джон сумел уловить в нем лишь пыльный,
очень слабый запах кожи. Какой бы запах ни был когда-то у этого волка, с
годами он выветрился.
Целый час, а то и два, до самого ланча, Джон играл в охотников. Потом
немного поиграл в Тарзана, изображая борьбу с волком-ковром и катаясь с ним
по всей спальне. Он сжимал челюсти зверя на своих запястьях, и рычал, и
напрягался, как бы пытаясь защитить руку от укуса. Наконец он ухитрился
положить волка на лопатки; вновь и вновь он вонзал в зверя огромный
воображаемый кинжал, выпускал ему наружу кишки и глубоко в сердце вкручивал
лезвие.
В начале первого его позвала прислуга. Он быстро расправил ковер и
бегом спустился с лестницы. Женщина уже приготовилась уходить, на ней были
шляпа, пальто и перчатки - все черное. На кухонном столе его ждала тарелка с
холодной салями, корнишонами и намазанным маслом хлебом, рядом стоял стакан
с теплым молоком, на поверхности которого уже начали собираться густые
желтые сливки.

Той ночью, после возвращения Смит-Барнеттов, усталых, шумных, пропахших
лошадьми и хересом, Джон лежал в своей маленькой кровати, уставившись в
потолок и думая о волке. Он был такой гордый, такой свирепый и все же такой
мертвый, когда лежал на полу чердака с выпотрошенными внутренностями и
устремленными в пустоту глазами. Временами он был зверем, совсем как отец
Джона; и возможно, настанет день, когда этот волк снова станет зверем. "О
чем можно говорить с этим существом?" - как однажды выразилась бабушка,
прикрывая ладонью телефонную трубку, как будто от этого Джон не мог ее
слышать.
Поднявшийся ветер разгонял облака, но в то же время он с силой клонил к
земле ветви платанов и раскачивал их из стороны в сторону, от чего на
потолке спальни Джона дрожали в неистовой пляске причудливые остроконечные
тени, похожие на богомолов, на паучьи лапы и на волчьи когти.
В самый разгар бури он закрыл глаза и попытался уснуть. Однако паучьи
лапы со все большим остервенением плясали по потолку, богомолы все чаще
вздрагивали и кланялись, а часы в холле Смит-Барнеттов каждые полчаса
названивали мелодию вестминстерских колоколов, как бы всю ночь напоминая