"Ричард Мэтсон. Я - легенда (Последний) (Авт.сб. "Легенда")" - читать интересную книгу автора

получилось совсем недурно. В конце концов, мужчина, если надо, может
приспособиться к чему угодно.
Закончив нанизывать чесночные зубки, он развесил низанки снаружи окон,
на дощатой обшивке, заменив старые, которые уже в значительной степени
выдохлись.
Эта процедура была обязательной дважды в неделю. Пока ничего лучшего он
не нашел, и это была первая линия обороны.
Зачем мне все это? - иногда думал он...
Весь вечер он делал колышки.
Он вытачивал их из толстой шпонки: резал дисковой пилой на
восьмидюймовые отрезки и доводил на наждаке до остроты кинжала.
Это была тяжелая, монотонная работа, воздух наполнялся запахом горячей
древесной пыли, которая забивалась в поры и проникала в легкие, вызывая
кашель.
Еще ни разу не удавалось запастись впрок. Сколько бы колышков он ни
изготовил - все они уходили практически мгновенно. Доставать шпонку
становилось все труднее. В конце концов ему пришлось самому выстрагивать
прямоугольные бруски. Ну не смешно ли, - горько думал он.
Все это угнетало его и постепенно привело к решению, что надо искать
другой путь избавления. Но как искать, если нет времени приостановиться и
подумать - они никогда не дадут такой возможности.
Работая, он слушал музыку, доносившуюся из установленного в спальне
динамика: Третья, Седьмая, Девятая симфонии Бетховена - и радовался, что в
детстве научился от матери ценить именно такую музыку: она помогала ему
заполнять пугающую пустоту стремительно уходящего времени.
С четырех часов он постоянно оглядывался на стенные часы, продолжая
работать молча, сжав губы, с сигаретой в уголке рта, цепко наблюдая за
тем, как наждак вгрызается в дерево, рождая легкую древесную пыль,
причудливыми узорами медленно оседающую на пол.
Четыре пятнадцать. Половина. Без четверти пять.
Еще час - и все они будут здесь, как только стемнеет. Мерзкие ублюдки.


Он стоял перед огромным холодильником и выбирал что-нибудь на ужин.
Взгляд устало скользил по мясным упаковкам, мороженым овощам, булочкам
и пирожкам, фруктам и брикетам мороженого.
Он выбрал две бараньи котлетки, стручковую фасоль и маленькую коробочку
апельсинового шербета и, нагрузившись упаковками, локтем захлопнул дверцу.
В комнате, когда-то принадлежавшей Кэтти, а теперь ублажавшей его
желудок, до самого потолка громоздился неровный штабель консервов: здесь
он прихватил банку томатного сока и отправился в кухню.
Фреска на стене гостиной изображала скалу, обрывающуюся в океан.
Сине-зеленая вода под скалой пенилась, разбиваясь о черные камни. В высоте
безоблачного голубого неба скользили белые чайки, и кривое деревце
распростерло над пропастью свои темные ветви.
Нэвилль вывалил провиант на кухонный стол и взглянул на часы. Без
двадцати шесть. Теперь уже скоро.
Он налил в кастрюльку немного воды и поставил на плиту. Отбил котлетки
и шлепнул на сковородку. Тем временем закипела вода, бросил туда фасоль и
накрыл крышкой, размышляя, что, вероятно, как раз от электроплитки-то и