"Франсуа Мориак. Подросток былых времен (Роман)" - читать интересную книгу автора

развевались по ветру, словно живые, да, словно живые змеи извивались
вокруг ее головы. Может быть, она опасалась, что я с ней не раскланяюсь.
Хотя мы были родней, а Мартино состояли в свойстве со "всем, что есть
лучшего в ландах", как говорила мама, мы их не замечали, они нас тоже. Не
одно поколение нашего рода было в ссоре с Мартино. Еще наши деды не
разговаривали друг с другом.
Но мадемуазель Мартино подвергалась особому остракизму - в те времена
(сейчас я осведомлен лучше) я все сводил к тому, что она вопреки приличиям
ездила верхом в мужском седле; к тому же она трудилась, была лектрисой,
компаньонкой в Базасе у баронессы де Гот, особы не нашего круга,
принадлежавшей, как говорила мама, к другой среде, а с ней никакие
отношения были немыслимы, ее частная жизнь даже не подвергалась, подобно
жизни людей нашего круга, маминому безапелляционному суждению:
ведь не будем мы обсуждать нравы муравьев, или енотов-полоскунов, или
барсуков. "Это баронесса де Гот... - начинала мама. - Говорят, будто...
впрочем, нет ты не поймешь!"
Я видел мадемуазель Мартино только верхом: она словно приросла к своему
коню, как мои оловянные солдатики. Поскольку она жила в Базасе, ее нельзя
было встретить во время мессы или чьих-нибудь похорон...
Дом старика был отделен от фермы изгородью; вокруг дома росли
посаженные Сегондой чахлые георгины. При моем приближении стали рваться на
цепи собаки и сразу же на пороге возникла Сегонда. Старик закричал из
дома: "Quezaco?" - "Кто там?" Она взглянула из-под руки и, узнав меня,
крикнула в полуоткрытую дверь: "Lou Tchikoi' de lou Prat!" - "Малыш из
Лу-Прата!" - так звал меня старик из Лассю. Дело в том, что лес, где мой
дед построил себе дом, назывался Лу-Прат и сохранял это название еще до
недавних дней, когда мы с Лораном перекрестили его из-за того, что фамилия
одного жирного и дураковатого мальчишки, учившегося с нами в коллеже, была
Лупрат. А я настоял на названии "Мальтаверн", по заглавию пленившей меня
повести в одном из "Рождественских альманахов"
за 90-е годы. Но старик из Лассю знать ничего не знал, кроме "Лу-Прата".
Черный старушечий платок прикрывал волосы Сегонды. Губы были втянуты в
беззубый провал рта. Появился старик, весь взъерошенный, в застиранной
рваной фуфайке и в шерстяных носках, несмотря на жару. Он притворялся,
будто не помнит своего возраста, но когда-то он дрался на стороне
версальцев: для него Париж навсегда остался гнездом коммунаров. Он не
рассказывал об этом никому, только Лорану и мне - ведь мы не принадлежали
к ненавистной банде наследников, - главным образом мне, я ему нравился, я
это прекрасно чувствовал, так же как нравлюсь Симону Дюберу, как нравился
аббату Грилло, который всегда выводил мне на экзаменах средний балл, даже
когда заваливался.
- Он все растет! Растет! Придется положить ему на голову камень
потяжелее.
Затем последовала перебранка между стариком и Сегондой. Я не говорю на
местном наречии, но все понимаю. Старик велел ей принести бутылочку пива.
Сегонда уставилась на меня, словно настороженная наседка, и заворчала, что
он и так много пива выпил, "недолго и живот застудить". Мало ли что я не
наследник, а там кто меня знает? Ей пришлось все-таки уступить, и она
поставила бутылку и стаканы на ржавый садовый столик. Увидев, что она все
торчит рядом с нами, старик прикрикнул: "А L'oustaou!" - "Домой!" Она