"Франсуа Мориак. Матерь" - читать интересную книгу автора

какого-то "несчастного случая"!
Взяв старую женщину за руку, он попросил ее прислушаться. Только
паровоз да соловей в ночи; только обычные потрескивания от паровозных
маневров. Но теперь - до первого поезда на рассвете - дом не будет дрожать.
Случалось, однако, что длинные товарные составы, шедшие вне расписания,
сотрясали почву, и тогда каждый из Казнавов, внезапно разбуженный, зажигал
свою свечу, чтобы посмотреть, который час. Они снова уселись, и Фелисите,
чтобы отвлечь внимание сына, сказала:
- Помнишь? Ты хотел вырезать одну мысль, которую прочел сегодня ночью.
Он помнил. Это было у Спинозы - что-то вроде "мудрость в раздумьях о
жизни, а не о смерти".
- Хорошо, правда?
У него было больное сердце, и в выборе сентенций им руководил ужас
перед кончиной. Кроме того, он инстинктивно тянулся к мыслям, легко
доступным его уму, больше понаторевшему в цифрах, нежели в отвлеченных
идеях. Он мерял шагами комнату, оклеенную зелеными обоями, на которых были
вытеснены карты. Диванчик и кресла, обитые черной кожей, напоминали
меблировку залов ожидания. Узкие и длинные полосы темно-красной материи
окаймляли окна. Лампа, поставленная на письменный стол, освещала раскрытую
книгу, деревянный стаканчик с перьями, магнит и кусочек почерневшего воска.
Под стеклом пресс-папье улыбался Тьер. Возвращаясь из глубины комнаты к г-же
Казнав, Фернан заметил на ее сером и отечном лице гримасу сдерживаемого
смеха. Он устремил на мать вопросительный взгляд. Она сказала:
- Это даже не был бы мальчик
Он возразил, что Матильда в этом не виновата. Однако старуха, покачивая
головой и не подымая глаз от вязанья, похвалилась, что с первого взгляда
"раскусила эту ничтожную гувернантку". Фернан, который снова уселся подле
столика, где среди искромсанных сборников афоризмов поблескивали ножницы,
осмелился:
- Какая женщина пришлась бы тебе по душе?
Неистовое ликование старой дамы прорвалось наружу:
- Уж, во всяком случае, не эта!
Она вынесла приговор на второй день, когда эта пустельга посмела
прервать своим "вы уже это рассказывали" повествование упоенного собой
Фернана, вспоминавшего, как он сдавал экзамены и единственный раз провалился
в Политехническом, не заметив коварной ловушки в задаче, и каким, наконец,
красивым жестом завершил он тот вечер, когда, желая продемонстрировать силу
характера, облачился во фрак и отправился в оперу слушать "Гугенотов".
- Ну, и все прочее, о чем я даже не хочу говорить!
Эта идиотка быстро оскандалилась! И двух месяцев не понадобилось, чтобы
возлюбленный сын вернулся почивать в свою школьную постельку у стены,
отделявшей ее от материнской спальни. А втируша почти всегда оставалась в
одиночестве, в другом крыле дома. Отныне с ней считались даже меньше, чем с
Мари де Ладос, вплоть до дня, когда ее надоумило поступить на манер тех
женщин, которые в эпоху террора спасались в последнюю минуту от эшафота,
сказавшись беременными. Поначалу мошенница более чем преуспела. Она стала
для Фернана священной особой. Он лопался от гордости, поскольку на свет,
возможно, предстояло появиться еще одному Казнаву. Подобно знатным
вельможам, Фернан гордился своим именем, что выводило из себя Фелисите, в
девицах Пелуйер, которая принадлежала по рождению "к лучшим домам в ландах"